Извлечение троих

и Роланд подозревал, что если он сможет переместиться в мир Эдди физически, в своем теле (а он знал инстинктивно, что это возможно… хотя если дверь захлопнется, когда он будет там, он останется там навсегда, как и Эдди останется здесь навсегда, если они поменяются ролями), он тоже будет понимать его язык. Пребывая в сознании Эдди, он узнал, что в основе своей языки этих двух миров похожи. Похожи, но все-таки это разные языки. У них, например, «состряпать» означает «принести чего-нибудь поесть». Значит… не исключено, что то снадобье, которое Эдди называет кокаин, в мире стрелка называется сахар?

Но подумав как следует, он решил, что — нет. Эдди купил это питье открыто, зная, что за ним наблюдают люди, которые служат жрецам Таможни. Потом Роланд вспомнил, что тот заплатил за питье относительно недорого. Даже меньше, чем за бутеры с мясом. Нет, сахар — не кокаин. Только Роланд не мог понять, зачем нужен этот кокаин или любое другое запретное зелье в мире, где такое сильное средство, как сахар, настолько доступно и дешево.

Он опять поглядел на мясные бутеры, ощутил первый приступ голода… и осознал с изумлением и смущенною благодарностью, что чувствует себя лучше.

Почему? Из-за питья? Или из-за сахара в питье?

Отчасти — да, но вряд ли только поэтому. Когда ты устал, сахар может на какое-то время восстановить силы; это он знал еще с детства. Но утолить боль или унять лихорадочный жар в твоем теле, когда заражение превратило его в раскаленную топку… нет, сахаром здесь не поможешь! Но именно это с ним и произошло. И все еще происходит.

Дрожь прекратилась. Пот на лбу высыхал. Рыболовные крючки, дравшие ему горло, как будто исчезли. Факт невероятный, но все-таки неоспоримый. Это не воображение, не стремление выдать желаемое за действительное (кстати сказать, стрелок никогда не был способен на такие вольности — для него это было немыслимо, и он даже не знал, что такое бывает). Пальцы руки и ноги, которых не было, по- прежнему исходили болью, но даже и эта боль стала не столь пронзительной.

Роланд запрокинул голову, закрыл глаза и вознес благодарственную молитву к Богу.

К Богу и Эдди Дину.

Не совершай ошибки, Роланд, не давай себе привязаться к нему, — поднялся голос из самых глубин сознания: не нервный, чуть-чуть истеричный голос человека в черном и не грубый — Корта. А голос отца, или так стрелку показалось. — Ты же знаешь: все, что он делает для тебя, он делает ради собственных интересов. И эти люди — хоть они и инквизиторы — частично или даже полностью правы в своих подозрениях. Он — сосуд слабый, и задержали его не по ложной причине. В нем есть сталь, я этого не отрицаю. Но в нем есть и слабость. Он как Хакс, повар. Хакс отравлял людей неохотно… но от этого крики людей, у который горели внутренности, не становились тише. И есть еще причина остерегаться…

Но Роланду не нужен был голос, чтобы знать эту другую причину. Он видел ее в глазах Джейка, когда мальчик начал уже понимать, какова цель стрелка.

Не совершай ошибки, не давай себе привязаться к нему.

Совет хороший. Не стоит питать добрых чувств к тем, кому ты неизбежно сделаешь плохо, иначе тебе будет плохо тоже.

Помни о долге своем, Роланд.

— Я никогда о нем не забываю, — прохрипел он, обращаясь к звездам, безжалостно льющим свой свет на землю, и волнам, набегающим на песок, и омарообразным чудищам, выкрикивающим свои идиотские вопросы. — Этим долгом я проклят. А если уж проклят, зачем отступать?

Он принялся за бутеры, которые Эдди назвал «собаками».

Роланда не слишком-то привлекала идея есть мясо собаки, и вкус у него по сравнению с танцующей рыбой был как у подметки, но после такого изумительного питья, стоит ли привередничать? Нет, не стоит. К тому же, он слишком уже далеко зашел, чтобы переживать о таких мелочах.

Он съел все до последней крошки и вернулся туда, где сейчас находился Эдди: в какой-то волшебной карете, летящей по дороге, залитой металлом, запруженной такими же странными экипажами… дюжины, если не сотни… и все до единого — без лошадей.

7

Фургончик из пиццерии подъехал. Эдди стоял, приготовившись. Роланд внутри приготовился тоже.

Просто еще одна версия сна Дианы, — подумал Роланд. — Что там в ларце? Золотой кубок или ядовитая змея? И как только она повернула ключ и взялась рукою за крышку, мама зовет ее: «Просыпайся, Диана! Пора завтракать!»

О'кей, — мысленно отозвался Эдди. — Ну и что же там будет? Дева прекрасная или тигр?

Из пассажирского окошка фургончика выглянул человек с бледным прыщеватым лицом и большими зубами.

— Привет, Кол, — выдавил Эдди без особого энтузиазма. Рядом с Колом Винсентом, за рулем, восседал старина Двойной Уродец, так Генри за глаза называл Джека Андолини.

Но никогда — в глаза, — добавил про себя Эдди. Нет, конечно же, нет. Назвать так Джека в глаза — верный способ самоубийства. Огромный мужик с узким лбом пещерного человека и громадной челюстью прирожденного киллера. Супруга его приходилась родственницей Энрико Балазару… не то племянница, не то кузина, хрен его знает — кто. Его громадные руки сжимали руль, точно лапы обезьяны, вцепившейся в ветку. Из ушей пучками торчала жесткая щетина. Сейчас Эдди видел одно волосатое ухо. Джек Андолини сидел к нему в профиль. Ни разу не повернулся.

Старина Двойной Уродец. Но даже Генри (который, как пришлось признать Эдди, не всегда отличался прозорливостью) никогда не назвал бы Джека Двойным Тупицей. Колин Винсент всегда был прославленным идиотом и таким он и останется. А вот Джеку, при всей его внешности неандертальца, хватило ума заделаться первым помощником Балазара и первым же замом. Эдди не понравилось, что Балазар прислал человека такого масштаба. Совсем не понравилось.

— Привет, Эдди, — откликнулся Кол. — Мы слышали, у тебя проблемы.

— Спасибо, я сам с ними справился. — Эдди вдруг поймал себя на том, что почесывает то одну, то другую руку. Типичное движение закоренелого наркомана, от которого ему все-таки удалось удержаться во время допроса в таможне. Он заставил себя прекратить чесаться. Но Кол уже улыбался, и Эдди едва сдержал могучий порыв врезать кулаком по этой гнусной улыбке, да так, чтобы кулак вышел с той стороны. Он бы, наверное, так и сделал… если б не Джек. Джек по-прежнему сидел неподвижно, глядя прямо перед собой, и, казалось, думал свои рудиментарные думы — человек, который воспринимает мир в виде набора элементарных цветов и простейших ходов, ибо большего человек таких зачаточных интеллектуальных способностей (как подумал бы всякий, раз взглянув на него) воспринять просто не может. И все же Эдди не сомневался, что за день Джек способен увидеть больше, чем Кол Винсент за всю свою жизнь.

— Ну что ж, хорошо, — сказал Кол. — Это хорошо.

Молчание. Кол, улыбаясь, глядел на Эдди — ждал, когда того опять одолеет Наркоманская Чесотка. Так и стоял, переминаясь с ноги на ногу, как ребенок, которому нужно в уборную. Ждал, когда Эдди начнет выспрашивать, что случилось, и нет ли у них случайно с собой порошка?

Но Эдди молча смотрел на него. Теперь он не чесался, теперь он вообще не шевелился.

Легкий ветерок гнал через стоянку обертку от «Ринг-Динга». Тишину нарушали только шелест ее об асфальт и холостое жужжание клапанов фургона.

Понимающая улыбка Кола дрогнула.

— Забирайся к нам, Эдди, — сказал Джек, не повернув головы. — Давай прокатимся.

— Куда? — спросил Эдди, прекрасно зная ответ.

— К Балазару. — Джек так и не обернулся, только провел рукой по баранке. На среднем пальце правой его руки сверкнуло массивное золотое кольцо с ониксом, который торчал из металла, точно глаз гигантского насекомого. — Он интересуется, что с товаром.

— Товар у меня. Все нормально.

— Вот и славно. Значит, и не о чем волноваться. — Джек Андолини по-прежнему смотрел прямо перед собой.

— Но мне сперва нужно подняться к себе, — сказал Эдди. — Переодеться, поговорить с Генри…