– Ты был пьян. Если ты хоть минуту мог думать, что я – Йовита, значит, ты был пьян. Разве ты не заметил, что по-польски она говорит с акцентом?
Я задумался.
– Нет, не заметил. Разве она иностранка?
– Полька. Но ее родители эмигрировали еще до войны в Австралию. Она там родилась. Собственно, она превосходно говорит по-польски, но с чуть заметным акцентом. Ты должен был основательно набраться, чтобы не заметить этого.
Я думал не о Йовите, а об Агнешке, о том, что мы идем вместе, что направляемся к моему дому, что она близкий мне человек, хотя еще несколько часов назад я даже не подозревал о ее существовании.
– Акцент тут ни при чем, – сказал я, – если ты встречаешь кого-то на исходе ночи, в восточной одежде и с маской на лице, трудно уловить еще и особенный акцент.
– Ты огорчен тем, что я не Йовита?
– Перестань пристегивать ко мне эту Йовиту. В чем дело?
– Ведь ты же сам затеял этот разговор.
– Я?
– Кто же еще?
– Конечно, мне интересно было бы что-то узнать о ней. Это была забавная и очень странная история. Но теперь она меня не очень занимает. А ты устраиваешь из этого невесть что…
– Но ведь ты сам спрашивал. А когда я начинаю рассказывать, ты не слушаешь. Ты ведешь себя довольно странно.
– Ничего странного в этом нет. Она больше интересует тебя, чем меня.
– Это, пожалуй, моя единственно близкая подруга.
– В таком случае она в самом деле начинает меня интересовать.
– Ты иногда такой глупый, что просто хоть плачь! Разговариваешь со мной, как пожарник, который подъезжает к кухарке в расчете на свиную отбивную или на что-то еще.
– Что значит, «что-то еще»?
– Почем я знаю? Может, на бутылку пива или на сто граммов водки.
– Ну и сравнения у тебя!
– Ох! Опять обиделся.
– Совсем не обиделся. Я просто удивляюсь, откуда у тебя такие сведения. От родителей? Теперь нет ни таких пожарников, ни таких кухарок. Пожарник теперь делает доклады, заседает в почетных президиумах, выступает по телевидению и участвует в дискуссиях о воспитании молодежи. Кухарки и котлеты ему и не снятся.
– Но пожары-то он все-таки тушит?
– Только по необходимости.
– Ну, а кухарки?
– Что кухарки?
– Какие теперь кухарки?
– Кухарок в наше время просто нет.
– Скажешь тоже! А кто же готовит обеды?
– У женщин, которые готовят, ничего общего нет с прежними кухарками. Это те могли припрятать в духовке свиную отбивную для своего пожарника или отложить деньги на книжку. А теперь они – члены Женской лиги, им преподносят цветы и подарки к Женскому дню, и все они большие специалистки по части прав и обязанностей женщин в Народной Польше. Кстати, слово «женщина» означает скорее не пол, а некую расу, или класс, угнетенный в прошлом, который гордится тем, что был угнетен, и тем, что сбросил с себя иго. Поэтому они преисполнены уверенности в себе и задирают нос, а это может плохо кончиться.
– Что именно?
– Женщины могут плохо кончить. Пол – это пол, и ничего с этим не поделаешь.
– Как тебе не стыдно молоть такую чепуху?
– Нисколько, потому что это чистейшая правда.
– И, кроме того, о пожарниках и кухарках тебе известно не больше моего. А рассуждаешь ты так, будто принадлежишь к другому поколению.
– Я, по крайней мере, лет на пять старше тебя. Тебе, вероятно, двадцать один год, не так ли?
– Двадцать два.
– Ну, значит, я старше на четыре года. Это порядочная разница. Мне во время оккупации было семь лет, а тебе – три года, поэтому о кухарках и пожарниках ты знаешь только понаслышке. А я – нет. Наша кухарка угощала меня конфетами, чтобы я помалкивал, что к ней захаживает пожарник и она кормит его обедом. Вот это была кухарка! Самая что ни на есть настоящая кухарка. Не то что эти, из Женской лиги, с их Женским днем.
Во время оккупации у нас никакой кухарки не было, три раза в неделю приходила убирать хромая,
