хламиде. Всадники выступили из лагеря с тем, чтобы помочь когортам преторианцев подавить мятеж. Тревирская конница должна была укротить чернь и к началу четвертой стражи покинуть долины и широкие склоны города. Юлий не хотел, чтобы дневной Рим видел его воинов.
Серебряные с позолотой шлемы всадников матово сияли при свете луны, появившейся вновь. Часть ландшафта, попавшая в ее серебристо-голубое свечение, казалась осыпанной холодными кристаллами, что лежат на берегах Рейна, родине могучих батавов. Мысли о Юлии отуманивали мозг командующего, он скакал с суровым видом, остро ощущая свою несвободу, страдая от того, что не может быть с этой женщиной и не может забыть страшной клятвы.
При красных и желтых фонарях, освещавших резню, бежали женщины, их волосы струились за спиной, а груди белели, как мрамор, и в разрезах платьев обнажались бедра. При виде всадников они прижимались к стенам зданий или скрывались в темных тупиках. Эти безымянные тени сводили Юлия с ума, черный цветок страсти терзал его сердце, тот самый цветок, ядовитые и гибкие стебли которого он хотел бы обрубить, вырвать из себя.
Юлия! Это имя было для него как сигнал, и он ему всегда повиновался.
Порой, наедине с собой, Юлий углублялся в свою душу, открывая нежные ее стороны, и чувствовал, что любовь к этой прекрасной женщине и есть то самое, настоящее и благоухающее. Но одновременно с этим Флавий понимал, что есть еще одна любовь – бешеная, мучительная и одинокая, как крик агонии. Эта любовь – подарок Марса, и он хранит ее в своем сердце, истекающем кровью и оплетенном черным гибким стеблем. Однажды на рассвете, измученный бессонницей, он сумел признаться себе, что рожден одновременно для битв и для служения Юлии.
На Велабре всадники с гиканьем врезались в толпу, и претор с удивлением увидел, что плебеи вооружены мечами и боевыми топорами. Встречались и лучники, стрелы которых неистово улетали ввысь или впивались в деревянные стены высоких доходных домов. Злоба овладела Юлием, и, не задумываясь, приказал он остановить толпу. Он гордился своими солдатами.
Это были люди, нацеленные на убийство…
Сарматы, несколько всадников, оставшихся в живых, стойко обороняли цизий. Нападавшие, грубые, грязно одетые люди, были ослеплены жаждой мести женщине, которую даже не знали. Они выкрикивали проклятия на разных языках, мелькали крепкие руки… Уже ни одна из сторон не обращала внимания на льющуюся кровь…
Адонис спрыгнул на землю. Кто-то налетел на него, и он нанес удар ножом. Лезвие легко вошло в мягкую плоть, намного мягче, чем он ожидал… Побледнев, он сделал над собой усилие и выдернул клинок. Человек захрипел, стал как-то странно заваливаться набок и вперед, немного растопырив пальцы, цепляясь за тунику Адониса. Юноша, окаменев, глядел в лицо умирающего, не различая черт, видя перед собой одну бледную искаженную маску… Адонис лишь брезгливо оттолкнул руки, скрюченными пальцами ловившие ускользающую жизнь. Туман, протянувшийся от Целия до Авентина, заволакивал сознание юноши, медленно погружая его как бы в теплую ванну с молоком…
– О нет! О нет! Нет! Адонис, не оставляй меня! Они убьют меня! – кричала Юлия.
Юноша отпрянул потрясенный. Вид сражения был настолько страшен, что он инстинктивно оглянулся в поисках укрытия. Перед его лицом клинок разрезал воздух!.. Адонис отшатнулся и ударил наугад.
Под натиском тревиров беспорядочные толпы быстро рассеялись. Лошади топтали убитых и раненых, их было так много, что, казалось, на Велабре полегла треть Рима. Квартал в этот час был страшен. Покрытые серой плесенью фундаменты домов забрызганы кровью, фонари погашены, в одном месте, перекрывая проход в глухой переулок, лежал труп лошади. Позолоченная сбруя и дорогое седло были сняты с несчастного животного, к распоротому брюху которого уже слетелись мухи. Запах крови и отбросов, разлагавшихся в сточных канавах, давил как каменная глыба сверху, справа, слева, было трудно дышать. Легкий аромат озона после недавней грозы и свежесть дождя улетучились, словно испугавшись царящего вокруг смрада.
На площади, у черного обелиска, подпирающего небо, лежала груда трупов в немыслимых позах, кровь, черная и густая, как смола, растекалась по каменным плитам. Единственный уцелевший рожок освещал эту страшную картину. Из тьмы появилась женщина с длинными волосами и в белой разорванной рубашке, лопнувший строфиум волочился по земле. Она шла неровной, шатающейся походкой, одна ее рука была неестественно вывернута, посиневшая кисть безвольно болталась…
Разгоряченная сражением лошадь Юлия шарахнулась и захрапела. Флавий подумал – уж не демон ли это, из тех, что имеют природу наполовину богов, наполовину смертных, и в страшные часы являются людям вестниками несчастья. Как слепая, двигалась эта женщина, наступая на мертвецов, и, когда ее белое лицо оказалось в кругу света, претор увидел, что на месте глаз зияют две черные дыры. Женщина наткнулась на обелиск и, не издав ни звука, упала на труп мужчины. Претор похолодел. Один из всадников подскакал к ней и пикой перевернул навзничь.
– Мертва!
Юлий рванул уздечку, лошадь запрокинула голову и взвилась на дыбы. Претор ударил кулаком ни в чем не повинное животное.
Отовсюду слышались стоны. Раненых бунтовщиков, пытавшихся спастись, арабские стрелки убивали, состязаясь в меткости. Флавий подумал о Домициане, который любил стрельбу из лука и, развлекаясь в своем Альбанском поместье, поражал до сотни зверей разной породы. Велабрский квартал заполнил топот коней, восклицания и смех воинов, звон оружия. Эти привычные звуки успокоили сердце воина, пораженное видом агонии молодой римлянки.
Внезапно претор услышал плачь и призывы о помощи. Голос был так юн, что Флавию показалось, будто его зовет ребенок. Выхватив у солдата смоляной факел, он бросился на зов.
– Юлий, помоги! Это я зову тебя. Они убили Саллюстия! Саллюстий мертв!.. Ахура-Мазда, отврати беду! Я погибаю, Юлий!
Плач, казалось, летел отовсюду. Молодой испуганный голос отражался от глухих стен зданий и сводил Флавия с ума. Он метался по темной улице, размахивая факелом, и желтый свет выхватывал части жуткой картины кровопролития.
– Юлий! – призывал голос. – Меня убьют! Так же, как Саллюстия, как многих!
– Эдер! – в отчаянии закричал претор. – Эдер! Где ты?
Ответа не последовало. Сердце претора колотилось, в ушах звенело. Странная гулкая тишина придавила Велабр, можно было задохнуться в этой тишине, в пульсации крови.
