Фрэнсис безмятежно спала, повернувшись на бок и положив ладонь под щеку. Ее волосы в беспорядке рассыпались по подушке. Найджел смочил губку теплой водой и принялся смывать липкие и пахучке остатки бальзама. Возбуждение его не спадало, но он не стал будить Фрэнсис. Она слегка пошевелилась и застонала, когда он осторожно протер ее грудь и стройные ноги. Затем он накрыл девушку чистой простыней и принялся убирать комнату, собирая раздавленные цветы и пепел от сгоревшего ладана. Потом он вымылся сам и оделся. Мириады его отражений повторяли каждое его движение – точно так же, как ночью их бесчисленное число усиливало его страсть. Внезапно им овладело отчаянное желание разбить их, разнести на кусочки каждое предательское и насмешливое зеркало и утопить в осколках стекла свой стыд. Но это разбудит ее.
Ночью он овладевал ею снова и снова. Она доводила его до безумия. Он пытался умерить свою страсть, хотел, чтобы она разделила его наслаждение, жаждал увидеть, как ее экстаз сливается с его экстазом. Но ее не было с ним. Она была отстраненной, отдавшись полностью в его власть, как проститутка. Ему было больно и горько. Она говорила, что это ничего не значит для нее. Она была куртизанкой – только и всего. Даже в безумии страсти он чувствовал ее отрешенность: как будто она впала в транс. Ее руки и губы были здесь, но душа находилась где-то в другом, тайном месте. Тайном от него!
Найджел сел у окна и уронил голову на руки.
– Ты голоден? – Ее голос звучал хрипло.
Он поднял голову. Ее губы ярко блестели на бледной коже.
– Голоден? Нет. А должен быть?
Фрэнсис села. Волосы цвета меда рассыпались по ее груди. Она разглядывала свои руки.
– Я не знаю, что сказать.
Желание вновь обладать ею было почти болезненным.
– А что ты обычно говоришь мужчине, которого ты изнасиловала?
– Изнасиловала?
– Ну, соблазнила, – криво улыбнулся он. – В конце концов я был не против, правда?
Он видел, что она колеблется. Она выглядела совсем беззащитной.
– Меня этому учили. Если повар видит умирающего от голода человека, он готовит ему еду.
– А если голодающий не любит этих блюд?
– Ты выглядел проголодавшимся.
– Возможно, – рассмеялся он, удивляясь горечи в ее голосе. – Уже много лет я так хорошо не спал.
Она не поднимала взгляда, и он не мог себе представить, о чем она думает.
– Это хорошо. Лэнс так и предсказывал.
– Лэнс? – вырвалось у него. – Боже милосердный! Какое, черт возьми, он имеет отношение ко всему, что произошло?
Фрэнсис обхватила себя руками. У нее было такое ощущение, что ее избили. Ей хотелось плакать. Найджел смотрел на нее горящими глазами. Теперь он действительно рассердился. Два быстрых шага – и он оказался рядом с кроватью.
Она глубоко вдохнула, желая успокоиться.
– Он показал мне листки про тебя… о том, чем ты любил заниматься в Лондоне. Лэнс считал, что тебе нужна разрядка. И оказался прав, ведь так?
– Прав? – Его голос источал сарказм. – Относительно чего? Моего грязного прошлого? Моих низких пристрастий? Что я не могу жить без шлюх? Боже милосердный!
Она не смотрела на него, заставляя свой голос звучать ровно.
– Я не считала все это правдой, но мне тоже казалось, что тебе нужен отдых.
– Ты глубоко заблуждаешься, Фрэнсис. Я жил без женщины двадцать месяцев. Двадцать проклятых месяцев! И если захочу изменить такой образ жизни, то по собственной воле. Но не по желанию Лэнса, черт бы его побрал! Но раньше…
Раньше была Катрин…
Найджел отодвинулся от Фрэнсис и взял перчатки и шляпу.
– Я вот что тебе скажу: я привык вести жизнь повесы. Плотские утехи когда-то определяли мою жизнь.
Фрэнсис выбралась из кровати и схватила свою одежду.
– Я не в состоянии удовлетворить тебя? Ты жаждешь наблюдать, как женщины спариваются с ослами, и делить свою постель с мужчинами?
– С ослами! – Он поднял на нее глаза, и его губы скривились в иронической усмешке. – Я перепробовал почти все, но ослы и мужчины никогда не привлекали меня. Необходимые мне чувственные удовольствия невозможны без женщин. Когда-то это была существенная часть моей жизни. Но, Бог мой, если я раньше и отрекся от чувств, то этой ночью мне представилась возможность погрузиться в них достаточно глубоко!
В эту минуту она испытала больший страх, чем когда умер Доннингтон или когда увидела пристальный взгляд Фуше. И даже больший, чем когда ее взяли в плен и отправили во дворец махараджи. Это был другой страх, совсем близко подбиравшийся к сердцу.
– Что теперь будет?
