— Мы должны были встретиться, — закончила она. — Но что-то не склеилось.
Сара Эден выслушала историю с заметным недоумением.
— И чем же я могу тебе помочь?
— Я пытаюсь разузнать, кто же на самом деле владелец этого дома.
— Раньше всегда было известно, у кого документы на недвижимость. А теперь, в этом сумасшедшем мире, уже не знаешь, кто продает дома, кто их покупает… В один прекрасный день обнаруживаешь, что твой ближайший сосед — преступник в розыске.
— Я думала… Здесь так мало народу, все друг друга знают…
— Я слышала, что в последнее время там что-то происходит, в этом доме, — какие-то люди приходят и уходят… Но они никого пока что не беспокоили. Если я правильно понимаю, последний владелец дома состоял в каком-то обществе борьбы за здоровый образ жизни. Я-то забочусь о своем здоровье и вовсе не собираюсь давать моему братцу повод ухмыляться там, на небесах, что не дожила до его лет… в общем, я очень слежу за тем, что я ем, что пью и что делаю. И я не настолько консервативна, чтобы отвергать все новейшие теории здорового образа жизни. Я туда один раз заходила. Какая-то чрезвычайно милая дама — она, правда, говорила только по-английски — дала мне листок с информацией. Забыла, как называется их движение или общество. В общем, они считают, что медитация высвобождает естественные соки организма, положительно воздействующие на здоровье.
— И больше вы туда не ходили?
— Мне вся эта история показалась чересчур туманной.
— А листок этот жив?
Сара Эден кивнула в сторону компостной кучи:
— Вряд ли. Не только люди становятся перегноем, бумаги тоже умирают.
Линда пыталась придумать еще какой-нибудь вопрос, но ситуация начинала выглядеть все более дурацкой. Она поднялась:
— Есть еще вопросы?
— Нет.
Они пошли к калитке.
— Я боюсь осени, — вдруг сказала Сара Эден. — Отовсюду ползут туманы, все время дождь, вороны каркают… Только и спасаюсь, что думаю о весенних цветах. Я их сажаю уже сейчас.
Линда открыла калитку и вышла.
— Подожди, я кое-что еще вспомнила, — сказала Сара Эден.
Они стояли по разные стороны забора.
— Норвежец, — продолжала она. — Я иногда захожу к Руне поругаться, что он поднимает такой грохот по воскресеньям. Он, по-моему, меня побаивается. Он из тех, кто проносит ужас перед учителем через всю жизнь. Во всяком случае, грохот сразу прекращается. Как-то раз он говорил, что только что у него заправлялся какой-то норвежец. Расплатился тысячной бумажкой. Руне к таким ассигнациям не привык. Он что-то сказал насчет того, что именно этот норвежец и купил дом.
— То есть мне надо спросить Руне?
— Если у тебя есть время ждать. Он в Таиланде, в отпуске. Мне даже думать неохота, чем он там занимается.
Линда задумалась:
— Норвежец? Как звать, неизвестно?
— Нет.
— А как он выглядит?
— Не знаю. Я бы на твоем месте спросила того, кто этот дом ему продал. Здесь в основном работают маклеры из бюро недвижимости Сберегательного банка — у них тут контора. Они, наверное, знают.
Они попрощались. Линда подумала, что неплохо бы побольше узнать о Саре Эден. Она перешла улицу, миновала дамскую парикмахерскую и зашла в крошечную банковскую контору. Одинокий клерк смотрел на нее снизу вверх из окошка. Она изложила свое дело. Тому даже не понадобилось рыться в папках или хотя бы в памяти.
— Совершенно верно, мы посредничали в этой сделке. Продавал дом зубной врач, Свед его фамилия. У него было здесь что-то вроде дачи, но потом ему это надоело. Мы дали объявление в Интернете и в «Истадской смеси». Приехал какой-то парень из Норвегии и попросил показать ему дом. Я попросил одного из маклеров в Скурупе ему помочь. Мы всегда так поступаем — я-то слежу за банковскими делами, недвижимостью не занимаюсь. Через два дня сделка состоялась. Насколько я знаю, норвежец платил наличными. У них там теперь денег сколько угодно.
Последняя реплика выдавала некоторое неудовольствие по поводу чрезмерного экономического благополучия норвежского народа. Но Линде важно было узнать имя этого норвежца.
— Здесь у меня бумаг нет, — сказал тот. — Но я могу позвонить в Скуруп.
В банк вошел клиент — пожилой человек, опирающийся сразу на две палки.
— Простите, но сначала я должен принять господина Альфредссона, — сказал человек в окошке.
Линда ждала. Ей было трудно сдерживать нетерпение. Беседа с Альфредссоном тянулась бесконечно долго. Наконец они закончили. Линда придержала для старика дверь. Клерк куда-то звонил. Потом, дождавшись ответа, что-то записал на клочке бумаги. Он повесил трубку и протянул ей записку. Там было написано:
— Может быть, пишется через два «о», — сказал клерк, — Лангоос.
— А какой адрес?
— Вы спрашивали только имя.
Линда кивнула.
— Остальное узнаете в Скурупе. А могу я поинтересоваться, зачем он вам?
— Хочу дом купить, — сказала Линда и вышла на улицу.
Она поспешила к машине. Теперь у нее было имя. Национальность и имя. Как только Линда открыла дверку, она сразу увидела: что-то изменилось. Квитанция, которую она положила на приборную панель, валялась на полу, коробочка со спичками лежала на непривычном месте. Она не заперла машину, и кто-то во время ее отсутствия в нее залез.
Вряд ли это был вор. Приемник на месте. Но тогда кто? И почему?
26
Первая мысль была совершенно дурацкой.
Линда снова подумала о Моне. Все детские годы они играли в кошки-мышки. Она не могла точно вспомнить, когда именно обнаружила, что мать постоянно роется в ее вещах — не скрывает ли дочка что- нибудь. Может быть, ей тогда было восемь или девять лет, когда она, приходя из школы, начала замечать, что что-то лежит не так, как она оставила. Сначала она, естественно, подумала, что ей кажется. Красная кофта лежала так, что рукав ее был поверх зеленой майки, а не наоборот. Она даже спросила Мону, но та разозлилась. Тогда у нее зародилось подозрение. Игра в кошки-мышки началась всерьез. Дочь ставила ловушки, особым образом раскладывая одежду, игрушки, книги. Но мать словно сразу догадалась, что ее подлавливают. Линда была вынуждена усложнять свои ребусы. У нее даже сохранилась тетрадь, где она
