полчаса отец постучал по столу ручкой и закончил совещание. Под конец остались только Линда и он.
— Я хочу попросить тебя об одолжении, — сказал он. — Побольше общайся с Анной, разговаривай с ней, но не задавай никаких вопросов. Попробуй только вычислить, почему, собственно, в ее дневнике стоит имя Биргитты Медберг. И еще, конечно, этот Вигстен в Копенгагене… Я попросил коллег из Дании к нему присмотреться.
— Он ни при чем, — сказала Линда. — Он старый и слабоумный. Но в его квартире есть кто-то еще, и я его не видела.
— Этого мы не знаем, — сказал он с легким оттенком раздражения. — Ты поняла, о чем я тебя прошу?
— Притворяться, что ничего не случилось, — ответила Линда. — И в то же время постараться получить ответ на важные вопросы.
Он кивнул, не заметив или постаравшись не заметить ее иронии.
— Я очень тревожусь, — сказал он. — Я не понимаю, что происходит. И боюсь того, что может произойти.
Посмотрев на нее, он торопливо и, как показалось Линде, смущенно потрепал ее по щеке и удалился.
В тот же день Линда пригласила Анну и Зебру в кафе в гавани. Не успели они сесть за столик, как начался дождь.
39
Малыш тихо сидел на полу, поглощенный игрушечным автомобилем. Машинка издавала душераздирающий скрежет, поскольку у нее не хватало двух колес. Линда смотрела на него. Иногда он бывал совершенно невыносим со своим пронзительным ором и постоянным желанием быть в центре внимания, а иногда, как, например, сейчас, был совершенно очарователен, тихо сидел на полу, ведя свою маленькую ярко-желтую машину по одному ему известным дорогам.
В это время дня кафе пустовало. В углу, правда, сидели два датчанина-яхтсмена, погруженных в изучение морских карт. Девушка за стойкой старалась унять зевоту.
— Девочки, а давайте по душам, — вдруг предложила Зебра. — Почему у нас никогда нет на это времени?
— Так говори, — ответила Линда. — Я слушаю.
— А ты? — Зебра повернулась к Анне, — ты слушаешь?
— Разумеется.
Наступила тишина. Анна помешивала ложечкой чай. Зебра засунула пакетик с жевательным табаком под верхнюю губу, а Линда отхлебнула кофе.
— И это все? — спросила Зебра. — Я имею в виду жизнь. Вот это все — и все?
— Что ты хочешь сказать? — спросила Линда.
— То, что сказала. А что же наши мечты?
— Не могу вспомнить, чтобы я мечтала о чем-то, кроме как завести ребенка, — сказала Анна. — Во всяком случае, это была самая важная мечта.
— Это-то так. Но все остальное… Я всегда была мечтательницей. Я, например, не помню, чтобы я подростком когда-нибудь напилась пьяной, так, чтобы валяться на какой-нибудь клумбе, блевать и отбиваться от мальчишек, желающих воспользоваться удобным моментом. Вместо этого я упивалась своими мечтами, смакуя их по глоточку, как хорошее вино… О господи, кем я только в этих мечтах не побывала! Кутюрье, визажистом, рок-звездой… даже командиром сверхзвукового лайнера.
— Еще не поздно, — сказала Линда.
Зебра подперла голову руками и поглядела на нее грустно:
— О чем ты говоришь! Конечно же, поздно. Разве ты мечтала стать полицейским?
— Никогда. Я хотела быть реставратором старинной мебели. Тоже, впрочем, не особо романтическая мечта.
Зебра повернулась к Анне:
— А ты?
— Я всегда хотела найти в жизни смысл.
— И нашла?
— Да.
— Какой же?
Анна покачала головой:
— Такие вещи не рассказывают. Это нечто-то внутри тебя. Или оно есть, или его нет.
Анна настороже, подумала Линда. То и дело косится на меня, словно хочет сказать: «Я прекрасно понимаю, что ты хочешь меня расколоть». Впрочем, как я могу быть в этом уверена?
Датские яхтсмены поднялись и ушли. Один из них нагнулся и потрепал мальчика по щеке.
— Его могло бы и не быть, — вдруг сказала Зебра.
Линда непонимающе подняла на нее глаза:
— Как это?
— Так это. Я чуть не сделала аборт. И сейчас иногда просыпаюсь в холодном поту — мне кажется, что я этот аборт все-таки сделала и сына у меня нет.
— По-моему, ты всегда хотела этого ребенка.
— Я и хотела. Но мне было очень страшно. Не представляла себе, как я со всем этим справлюсь.
— Твое счастье, что не сделала, — сказала Анна.
И Зебра, и Линда вздрогнули. В интонации, с какой Анна произнесла эти слова, было что-то жесткое, даже злое. Зебра тут же ощетинилась.
— Не знаю, правильное ли ты это называешь — счастье. Может быть, поймешь побольше, когда забеременеешь.
— Я категорически против абортов, — сказала Анна. — Вот и все.
— Если девушка делает аборт, это вовсе не означает, что она «за» аборты, — спокойно сказала Зебра. — У нее на это другие причины.
— Какие же?
— Слишком юный возраст. Болезнь. Да мало ли…
— Я против абортов, — повторила Анна.
— Я очень рада, что он у меня есть, — сказала Зебра. — Но я вовсе не раскаиваюсь, что сделала аборт, когда мне было пятнадцать.
Линда удивилась. И, насколько она могла видеть, Анна тоже — она просто оцепенела.
— О боже, — сказала Зебра. — Что вы на меня уставились? Мне было пятнадцать лет. А вы как бы поступили?
— Наверное, так же, — сказала Линда.
— Но не я, — твердо сказала Анна. — Аборт — грех.
— Ты говоришь, как священник.
— Я говорю то, что думаю.
Зебра пожала плечами:
— Я-то думала, мы говорим на одном языке. Если уж с подругами нельзя поговорить про аборты, с кем же можно?
Анна вдруг поднялась.
— Мне надо идти, — сказала она. — Я забыла одну вещь.
Она скрылась в дверях. Линда удивилась, что она даже не приласкала на прощанье ребенка.
— Что это с ней? Можно подумать, что она сама сделала пару абортов, только скрывает.
— Может быть, так оно и есть, — сказала Линда. — Что мы знаем о людях? Думаешь, что знаешь человека, а потом начинаешь делать открытия.
