закивали. Элиас едва удерживался, чтобы не вскочить со своего места и не поклониться зрителям, поскольку именно его трудами нам удалось получить эти сведения. Женщина с желтыми волосами радостно захлопала в ладоши.
– Таким образом, – я заглянул в глаза каждому судебному заседателю, – вы хотите сказать, мистер Спайсер, что на самом деле не видели, чтобы я причинил вред Уолтеру Йейту, и сказали, что видели это, лишь потому, что вам заплатил за это известный маклер по свидетельским показаниям?
– Ну да, – сказал Спайсер. – Это, как говорят, и ежу понятно.
Я воздел руки к небу, изображая праведный гнев.
– Почему же вы, – спросил я, – получив деньги за то, чтобы сказать, будто видели, что я убил мистера Йейта, теперь признаете, что ничего не видели?
Спайсер задумался.
– Ну, – сказал он, – мне заплатили, чтобы я сказал, что я видел что-то, но мне не заплатили, чтобы я сказал, что я этого не видел. Я сделал, что от меня требовалось.
Проведя несколько лет на ринге, я знал кое-что о ритме зрелищ, поэтому выдержал паузу, прежде чем продолжить:
– Скажите, мистер Спайсер, вы слышали когда-нибудь о лжесвидетельстве?
– Конечно, – сказал он радостно, указывая на жюри. – Это вот эти люди. [1]
– Лжесвидетельство, – объяснил я, выждав, когда стихнет смех в зале, – это преступление. Поклясться говорить правду на судебном процессе и потом говорить заведомую ложь – это преступление. Вы не считаете себя виновным в этом преступлении?
– Конечно не считаю. – Он махнул рукой. – Мистер Гростон все мне объяснил. Он сказал, что это такое же богохульство, как если актер говорит богохульные слова, выступая на сцене. Это не по-настоящему.
Когда я закончил задавать вопросы свидетелю, мистер Энтси снова принялся за Спайсера.
– Вы видели, как мистер Уивер убил Уолтера Йейта?
– Да, видел! – радостно объявил он.
И посмотрел в мою сторону, словно ожидая вопроса от меня, дабы мог сказать, что не видел.
Затем Энтси вызвал другого свидетеля, человека средних лет по имени Кларк, который тоже сказал, что видел, как я совершил это преступление. Когда мне дали возможность задать вопросы ему, он сопротивлялся немного дольше юного Спайсера, но тоже в конце концов признался, что получил деньги от маклера по свидетельским показаниям Артура Гростона, дабы сказать, что видел то, чего не видел. Я мог только сожалеть, что закон не позволяет обвиняемому вызывать свидетелей, потому что мне очень хотелось узнать, кто заплатил мистеру Гростону за подобные свидетельские показания. Однако полученные мной сведения, как мне казалось, сделали свое дело, а с Гростоном можно будет разобраться позже. У короны не было против меня других улик, за исключением двух свидетелей, признавших, что они ничего не видели, кроме монет у себя на ладони.
Поэтому, взглянув на желтоволосую женщину, я подумал, что моя жизнь вне опасности. Мистер Энтси хорошо поработал, что доказывало: возраст не является преградой для человека, перед которым стоят цели, достойные молодых, – но улики против меня рассыпались в прах. Тем не менее, когда пришло время обращения судьи к присяжным, я понял, что был слишком самонадеян и что, вероятно, излишне верил в иллюзию, называемую правдой.
– Вы услышали многое, – сказал достопочтенный Пирс Роули, обращаясь к присяжным, – и многое из того, что вы услышали, носит противоречивый характер. Вы слышали свидетелей, которые говорили, что они что-то видели, а потом, как по волшебству, заявляли, что ничего не видели. Вы должны решить, как отгадать эту загадку. Поскольку я не вправе сказать вам, как это сделать, я лишь скажу, что стоит верить самому рассказу, а не его опровержению. Вы не знаете, заплатили этим свидетелям за то, чтобы они сказали, будто видели что-то, или за то, чтобы они сказали, будто ничего не видели. Мне ничего не известно о маклерах по свидетельским показаниям, но хорошо известно о злостных евреях и о том, на какие ухищрения они способны, дабы заполучить свободу. Мне известно, что раса лжецов может с помощью звонкой монеты сделать лжецом честного человека. Я надеюсь, вас не обманут дешевые трюки и вы не позволите этой алчной расе губить души христианских мужчин, женщин и детей в Лондоне и думать, что они могут убивать безнаказанно.
На этом присяжные удалились, чтобы вынести свое решение.
Это августейшее собрание отсутствовало не более получаса.
– Каково ваше решение? – спросил судья Роули.
Старшина присяжных медленно поднялся со своего места. Он снял шляпу и причесал пальцами влажные редеющие волосы.
– Мы считаем мистера Уивера виновным в убийстве, как вы и велели, ваша честь. – Головы он так и не поднял.
Толпа завопила. Я не сразу понял, был то вопль радости или возмущения, но вскоре увидел не без удовольствия, что толпа приняла мою сторону. В воздух снова полетели огрызки и мусор. В задних рядах мужчины вскочили со своих мест и кричали о несправедливости, папизме и абсолютизме.
– Вы желаете что-либо сказать, прежде чем будет оглашен приговор? – обратился ко мне судья, пытаясь перекричать шум.
Было видно, что он хотел побыстрее покончить с этим делом и как можно скорее удалиться, не утруждая себя наведением порядка в зале. Должно быть, я слишком замешкался с ответом, так как он ударил молотком и сказал:
– Очень хорошо. Учитывая тяжесть и жестокость преступления, я не вижу причин для снисходительности, в особенности когда евреи заполонили город. Я не могу стоять, опустив руки, и одобрительно кивать, ведь это было бы все равно что позволить представителям вашей расы убивать христиан, когда им это вздумается. Я приговариваю вас, мистер Уивер, к повешению за самое ужасное из всех преступлений – убийство. Приговор будет приведен в исполнение в ближайший день казни, через шесть недель.
Он снова ударил молотком, поднялся и вышел из зала суда в сопровождении четверых судебных приставов.
Через мгновение еще двое приставов взяли меня под стражу, чтобы препроводить назад в Ньюгейтскую тюрьму. Я был осужден за убийство и приговорен к смертной казни. Мне случалось совершать преступления, включая тяжкие, но незаконность этого приговора заставила меня рассвирепеть. Мой друг Элиас Гордон выкрикивал со своего места, что несправедливость будет наказана. Дядя кричал мне, что использует все свое влияние, дабы изменить мою судьбу. Я их почти не слышал. Слышал слова, но не понимал их смысла.
Я очнулся, когда приставы стали меня уводить, схватив за обе руки. Мышцы моего тела напряглись, и я даже подумал, не попробовать ли мне вырваться. А почему бы и нет? Я был сильнее их. Какую силу может иметь закон в отношении меня после того, как со мной так несправедливо поступили?
Но тут прямо перед нами возникла она – женщина с желтыми волосами. Ее хорошенькое личико раскраснелось, по щекам струились слезы.
– О, Бенджамин, – запричитала она, – не покидай меня! Я без тебя умру!
В это было трудно поверить, поскольку она прожила без меня всю свою жизнь и выглядела вполне крепкой и здоровой. Тем не менее силу ее чувств было трудно объяснить. Она бросилась ко мне, обвила мою шею руками и стала осыпать поцелуями лицо.
При иных обстоятельствах – скажем, если бы меня только что не осудили на смерть – я был бы в восторге от внимания такой милой дамы. Теперь же я лишь раскрыл рот от изумления. Приставы оттолкнули женщину, и она разрыдалась, крича о творящейся несправедливости. А потом повернулась, и это было потрясающе естественное движение, которому мог бы позавидовать любой акробат на Варфоломеевской ярмарке. Ее белоснежная грудь, изрядно выступающая из глубокого выреза лифа ее платья, коснулась руки одного из моих охранников.
Покраснев от восторга и, возможно, от неловкости, пристав замер. Женщина тоже остановилась. Она слегка наклонилась, но этого было достаточно, чтобы ее грудь прижалась к его руке. Пристав в изумлении
