— На что надеялись?
— На себя.
— И на нас также?
— Меньше, чем на себя. — Гнор тихо, но выразительно улыбнулся, и все лица отразили его улыбку. — Вы могли встретить труп, идиота и человека. Я не труп и не идиот.
Роз, стоявший позади Гнора, крепко хватил его по плечу и, вытащив из кармана платок, пронзительно высморкался; он был в восторге.
Иронический взгляд Аллигу остановился на Марде. Они смотрели друг другу в глаза, как авгуры, прекрасно понимающие, в чем дело. «Ты проиграл, кажись», — говорило лицо штурмана. «Оберну вокруг пальца», — ответил взгляд Марда.
— Идите сюда, — сказал капитан Гнору. — Идите за мной. Мы потолкуем внизу.
Они вышли из круга; множество глаз проводило высокий силуэт Гнора. Через минуту на палубе было три группы, беседующие вполголоса о тайнах моря, суевериях, душах умерших, пропавшей земле, огненном бриге из Калифорнии. Четырнадцать взрослых ребят, делая страшные глаза и таинственно кашляя, рассказывали друг другу о приметах пиратов, о странствиях проклятой бочки с водкой, рыбьем запахе сирен, подводном гроте, полном золотых слитков. Воображение их, получившее громовую встряску, неслось кувырком. Недавно еще ждавшие неумолимой и верной смерти, они забыли об этом; своя опасность лежала в кругу будней, о ней не стоило говорить.
Свет забытого фонаря выдвигал из тьмы наглухо задраенный люк трюма, борта и нижнюю часть вант. Аллигу поднял фонарь; тени перескочили за борт.
— Это вы, Мард? — сказал Аллигу, приближая фонарь к лицу идущего. — Да, это вы, теленок не ошибается. А он?
— Все в порядке, — вызывающе ответил Мард. — Не стоит беспокоиться, Аллигу.
— Хорошо, но вы проиграли.
— А может быть, вы?
— Как, — возразил удивленный штурман, — вы оставите его доживать тут? А бунта вы не боитесь?
— И я не камень, — сказал Мард. — Он рассказал мне подлую штуку… Нет, я говорить об этом теперь не буду. Хотя…
— Ну, — Аллигу переминался от нетерпения. — Деньги на бочку!
— Отстаньте!
— Тогда позвольте поздравить вас с пассажиром.
— С пассажиром? — Мард подвинулся к фонарю, и Аллигу увидел злорадно торжествующее лицо. — Обольстительнейший и драгоценнейший Аллигу, вы ошиблись. Я нанял его на два месяца хранителем моих свадебных подсвечников, а жалованье уплатил вперед, в чем имею расписку; запомните это, свирепый Аллигу, и будьте здоровы.
— Ну, дока, — сказал, оторопев, штурман после неприятного долгого молчания. — Хорошо, вычтите из моего жалованья.
На подоконнике сидел человек. Он смотрел вниз с высоты третьего этажа, на вечернюю суету улицы. Дом, мостовая и человек дрожали от грохота экипажей.
Человек сидел долго, — до тех пор, пока черные углы крыш не утонули в черноте ночи. Уличные огни внизу отбрасывали живые тени; тени прохожих догоняли друг друга, тень лошади перебирала ногами. Маленькие пятна экипажных фонарей беззвучно мчались по мостовой. Черная дыра переулка, полная фантастических силуэтов, желтая от огня окон, уличного свиста и шума, напоминала крысиную жизнь мусорной ямы, освещенной заржавленным фонарем тряпичника.
Человек прыгнул с подоконника, но скоро нашел новое занятие. Он стал закрывать и открывать электричество, стараясь попасть взглядом в заранее намеченную точку обоев; комната сверкала и пропадала, повинуясь щелканью выключателя. Человек сильно скучал.
Неизвестно, чем бы он занялся после этого, если бы до конца вечера остался один. С некоторых пор ему доставляло тихое удовольствие сидеть дома, проводя бесцельные дни, лишенные забот и развлечений, интересных мыслей и дел, смотреть в окно, перебирать старые письма, отделяя себя ими от настоящего; его никуда не тянуло, и ничего ему не хотелось; у него был хороший аппетит, крепкий сон; внутреннее состояние его напоминало в миниатюре зевок человека, утомленного китайской головоломкой и бросившего, наконец, это занятие.
Так утомляет жизнь и так сказывается у многих усталость; душа и тело довольствуются пустяками, отвечая всему гримасой тусклого равнодушия. Энниок обдумал этот вопрос и нашел, что стареет. Но и это было для него безразлично.
В дверь постучали: сначала тихо, потом громче.
— Войдите, — сказал Энниок.
Человек, перешагнувший порог, остановился перед Энниоком, закрывая дверь рукой позади себя и слегка наклоняясь, в позе напряженного ожидания. Энниок пристально посмотрел на него и отступил в угол; забыть это лицо, мускулистое, с маленьким подбородком и ртом, было не в его силах.
Вошедший, стоя у двери, наполнял собой мир — и Энниок, пошатываясь от бьющего в голове набата, ясно увидел это лицо таким, каким было оно прежде, давно. Сердце его на один нестерпимый миг перестало биться; мертвея и теряясь, он молча тер руки. Гнор шумно вздохнул.
— Это вы, — глухо сказал он. — Вы, Энниок. Ну, вот мы и вместе. Я рад.
Два человека, стоя друг против друга, тоскливо бледнели, улыбаясь улыбкой стиснутых ртов.
— Вырвался! — крикнул Энниок. Это был болезненный вопль раненого. Он сильно ударил кулаком о стол, разбив руку; собрав всю силу воли, овладел, насколько это было возможно, заплясавшими нервами и выпрямился. Он был вне себя.
— Это вы! — наслаждаясь повторил Гнор. — Вот вы. От головы до пяток, во весь рост. Молчите. Я восемь лет ждал встречи. — Нервное взбешенное лицо его дергала судорога. — Вы ждали меня?
— Нет. — Энниок подошел к Гнору. — Вы знаете — это катастрофа. — Обуздав страх, он вдруг резко переменился и стал, как всегда. — Я лгу. Я очень рад видеть вас, Гнор.
Гнор засмеялся.
— Энниок, едва ли вы рады мне. Много, слишком много поднимается в душе чувств и мыслей… Если бы я мог все сразу обрушить на вашу голову! Довольно крика. Я стих.
Он помолчал; страшное спокойствие, похожее на неподвижность работающего парового котла, дало ему силы говорить дальше.
— Энниок, — сказал Гнор, — продолжим нашу игру.
— Я живу в гостинице. — Энниок пожал плечами в знак сожаления. — Неудобно мешать соседям. Выстрелы — мало популярная музыка. Но мы, конечно, изобретем что-нибудь.
Гнор не ответил; опустив голову, он думал о том, что может не выйти живым отсюда. «Зато я буду до конца прав — и Кармен узнает об этом. Кусочек свинца осмыслит все мои восемь лет, как точка».
Энниок долго смотрел на него. Любопытство неистребимо.
— Как вы?.. — хотел спросить Энниок; Гнор перебил его.
— Не все ли равно? Я здесь. А вы — как вы зажали рты?
— Деньги, — коротко сказал Энниок.
— Вы страшны мне, — заговорил Гнор. — С виду я, может быть, теперь и спокоен, но мне душно и тесно с вами; воздух, которым вы дышите, мне противен. Вы мне больше, чем враг, — вы ужас мой. Можете смотреть на меня сколько угодно. Я не из тех, кто прощает.
— Зачем прощение? — сказал Энниок. — Я всегда готов заплатить. Слова теперь бессильны. Нас захватил ураган; кто не разобьет лоб, тот и прав.
Он закурил слегка дрожащими пальцами сигару и усиленно затянулся, жадно глотая дым.
— Бросим жребий.
Энниок кивнул головой, позвонил и сказал лакею:
— Дайте вино, сигары и карты.
Гнор сел у стола; тягостное оцепенение приковало его к стулу; он долго сидел, понурившись, сжав
