культурно-национальной автономии, такова национальная автономия.
Но она становится еще вредней, когда ее навязывают “нации”, существование в будущность которой подлежит сомнению. В таких случаях сторонникам национальной автономии приходится охранять и консервировать все особенности “нации”, не только полезные, но и вредные, — лишь бы “спасти нацию” от ассимиляции, лишь бы “уберечь” ее.
На этот опасный путь неминуемо должен был вступить Бунд. И он действительно вступил. Мы имеем в виду известные постановления последних конференций Бунда о “субботе”, “жаргоне” и пр.
Социал-демократия добивается права родного языка
Не
Но чем же отличается тогда Бунд от буржуазных националистов?
Социал-демократия добивается установления одного обязательного дня отдыха в неделю, но Бунд не удовлетворяется этим, он требует, чтобы “в законодательном порядке” было “обеспечено еврейскому пролетариату право праздновать субботу, при устранении принуждения праздновать и другой день”.[212]
Надо думать, что Бунд сделает “шаг вперед” и потребует права празднования всех старо-еврейских праздников. А если, к несчастью Бунда, еврейские рабочие отрешились от предрассудков и не желают праздновать, то Бунд своей агитацией за “право субботы” будет им напоминать о субботе, культивировать в них, так сказать, “дух субботний”…
Вполне понятны поэтому “пламенные речи” ораторов на VIII конференции Бунда с требованием “еврейских больниц”, причем требование это обосновывалось тем, что “больной чувствует себя лучше среди своих”, что “еврейский рабочий будет чувствовать себя плохо среди польских рабочих, он будет чувствовать себя хорошо среди еврейских лавочников”.[213]
Сохранить все еврейское, консервировать все национальные особенности евреев, вплоть до заведомо вредных для пролетариата, отграничить евреев от всего нееврейского, даже особые больницы устроить, — вот до чего опустился Бунд!
Товарищ Плеханов был тысячу раз прав, говоря, что Бунд “приспособляет социализм к национализму”. Конечно, Вл. Коссовский и подобные ему бундовцы могут ругать Плеханова “демагогом”[214][150] — бумага все терпит, — но знакомым с деятельностью Бунда не трудно понять, что эти храбрые люди просто боятся сказать правду о себе, прикрываясь крепкими словами о “демагогии”…
Но, оставаясь на такой позиции в национальном вопросе, Бунд, естественно, должен был и в организационном вопросе стать на путь обособления еврейских рабочих, на путь национальных курий в социал-демократии. Такова уж логика национальной автономии!
И действительно, от теории “единственного представительства” Бунд переходит к теории “национального размежевания” рабочих. Бунд требует от российской социал-демократии, чтобы она “провела в своем организационном строении размежевание по национальностям”.[215] От “размежевания” же он делает “шаг вперед” к теории “обособления”. Недаром на VIII конференции Бунда раздавались речи о том, что “в обособлении — национальное существование”.[216]
Организационный федерализм таит в себе элементы разложения и сепаратизма. Бунд идет к сепаратизму.
Да ему, собственно, и некуда больше идти. Самое его существование, как экстерриториальной организации, гонит его на путь сепаратизма. У Бунда нет определенной целостной территории, он подвизается на “чужих” территориях, между тем как соприкасающиеся с ним польская, латышская и российская социал-демократии являются интернационально — территориальными коллективами. Но это ведет к тому, что каждое расширение этих коллективов означает “урон” для Бунда, сужение его поля деятельности. Одно из двух: либо вся российская социал-демократия должна перестроиться на началах национального федерализма, — и тогда Бунд получает возможность “обеспечить” себе еврейский пролетариат; либо территориально — интернациональный принцип этих коллективов остается в силе, — и тогда Бунд перестраивается на началах интернациональности, как это имеет место в польской и латышской социал-демократии.
Этим и объясняется, что Бунд с самого начала требует “преобразования российской с.-д. на федеративных началах”.[218]
В 1906 году Бунд, уступая объединительной волне в низах, избрал средний путь, войдя в российскую социал-демократию. Но как он вошел туда? В то время как польская и латышская социал-демократии вошли для мирной совместной работы. Бунд вошел с целью войны за федерацию. Лидер бундовцев Медем так и говорил тогда:
“Мы идем не для идиллии, а для борьбы. Идиллии нет, и ждать ее в близком будущем могут только Маниловы. Бунд должен вступить в партию вооруженным с головы до ног”. [219]
Было бы ошибочно видеть в этом злую волю Медема. Дело не в злой воле, а в особой позиции Бунда, в силу которой он не может не бороться с российской социал-демократией, построенной на началах Питер национальности. Борясь же с ней, Бунд, естественно, нарушал интересы единства. Наконец, дело доходит до того, что Бунд формально порывает с российской социал-демократией, нарушив устав и объединившись на выборах в IV Думу с польскими националистами против польских с.-д.
Бунд, очевидно, нашел, что разрыв является наилучшим обеспечением его самодеятельности.
Так “принцип” организационного “размежевания” привел к сепаратизму, к полному разрыву.
Полемизируя о федерализме со старой “Искрой”,[152] Бунд писал когда-то:
“'Искра' хочет нас уверить, что федеративные отношения Бунда к российской социал-демократии должны ослабить связи между ними. Мы не можем опровергнуть это мнение ссылкой на практику в России по той простой причине, что российская с.-д. не существует как федеративное соединение. Но мы можем сослаться на чрезвычайно поучительный опыт социал-демократии в Австрии, принявшей федеративный характер на основании решения партейтага 1897 г.”[220]
Это писалось в 1902 г.
Но теперь у нас 1913 год. У нас есть теперь и российская “практика”, и “опыт с.-д. Австрии”.
О чем же они говорят?
Начнем с “чрезвычайно поучительного опыта с.-д. Австрии”. Еще до 1896 года в Австрии существует единая с.-д. партия. В этом году впервые требуют чехи на Лондонском международном конгрессе отдельного представительства и получают его. В 1897 году, на Венском партейтаге (в Вимберге), единая партия формально ликвидируется и устанавливается вместо нее федеративный союз шести национальных “с.-д. групп”. Далее эти “группы” превращаются в самостоятельные партии. Партии мало-помалу разрывают связи между собой. За партиями разрывается парламентская фракция — образуются национальные “клубы”. Далее идут союзы, которые тоже дробятся по национальностям. Дело доходит даже до кооперативов, к дроблению которых призывают рабочих чешские сепаратисты.[221] Мы
