негативными лозунгами отрицания бога, собственности, семьи, дружбы! У них от слова нация осталось только прилагательное.
У них нет вечных истин. Поэтому среди них так много изменников… Вот ключ к ларцу, где спрятана их гибель. Нам незачем уничтожать их всех. Ты знаешь, если мы с тобой будем умны, они сами уничтожат друг друга».
А затем Довженко немало потрудился в своей киноповести, чтобы доказать и подтвердить правильность этой оценки.
Как мог Довженко докатиться до такой чудовищной клеветы на советский народ?
Критикуя работу нашей партии и правительства по воспитанию народа, Довженко не останавливается перед извращением истории Украины с целью оклеветать национальную политику Советской власти.
В киноповести Довженко украинские крестьяне, запряженные немцами в ярмо, говорят между собой:
«— Да, когда-то в истории, говорят, тоже запрягали нашего брата не раз.
— Кто?
— Богдан Хмельницкий!
— О, большой злодюга был! В музее в Чернигове сабля его висела перед войной. Там надпись большая написана: «Сабля известного палача украинского народа Богдана Хмельницкого, который, Богдан, придушил народную революцию в тысяча шестьсот каком-то там году». Там сабля под стеклом, а двенадцать его портретов в подвале заперты. Никому не показывали. Говорили, что портреты те туман наводят на людей! О!»
Герой киноповести Запорожец говорит:
«Плохие мы были историки? Прощать не умели друг другу? Национальная гордость не блистала в наших книгах классовой борьбы?»
Стоит ли говорить, что все это есть наглая издевка над правдой. Для всех очевидно, что именно Советская власть и большевистская партия свято хранят исторические традиции и богатое культурное наследство украинского народа и всех народов СССР и высоко подняли их национальное самосознание.
Клевещет Довженко и на наш партийный, советский актив и командные кадры Красной Армии, изображая их карьеристами, шкурниками и тупыми людьми, оторванными от народа.
Довженко пишет о наших кадрах:
«Много среди них было и никчемных людей, лишенных понимания народной трагедии. Недоразвитость обычных человеческих отношений, скука формализма, ведомственное безразличие или просто отсутствие человеческого воображения и тупой эгоизм проносили их мимо раненых на государственных резиновых колесах.
— Товарищи, пожалейте!.. — просили раненые.
— Стой, застрелю! — кричал раненый Роман Запорожец. — Стой!
— Ах, что же это делается? Скажи мне, почему мы такие поганые? — плакался раненый юноша с перебитой ногой. — Товарищ командир, программа какая! Самая высшая в мире. А мы вот какие, гляньте! Подвезите раненых, растуды вашу мать, нехай! — заплакал.
Пролетали машины, как осенний лист».
О командных кадрах Красной Армии:
«— У нас, тату, генерал пропал! Застрелился, бодай его, сыра-земля не приняла!
Растерялись мы.
— Идите к полковнику!
— Не знаем, где он. Черт бы его забрал нехай!
— Идите догоняйте.
— Мосты, тату, взорваны. Плавать не умеем».
О советских работниках:
«Он был большим любителем разных секретных бумаг, секретных дел, секретных инструкций, постановлений, решений. Это возвышало его в глазах граждан города и придавало ему долгие годы особую респектабельность. Он засекретил ими свою провинциальную глупость и глубокое равнодушие к человеку. Он был лишен воображения, как и всякий человек с сонным, вялым сердцем. Он привык к своему посту. Ему нм разу не приходило в голову, что, по сути говоря, единственное, что он засекречивал, это была засекреченная таким образом его собственная глупость».
«У него не было любви к людям. Он любил себя и инструкции».
Довженко говорит, что после освобождения захваченной немцами советской власти у нас «…не будет уже, верно, ни учителей, ни техников, ни агрономов. Вытолчет война. Одни только следователи да судьи и останутся. Да здоровые, как медведи, да напрактикованные вернутся!»
Довженко не видит и не хочет видеть той очевидной и простой истины, что наши партийные, советские и военные кадры — плоть от плоти, кровь от крови советского народа, что они стоят в первых рядах борцов против фашистских захватчиков, самоотверженно, героически борются в рядах Красной Армии и в партизанских отрядах. Довженко и здесь не в ладах с правдой. А правда состоит в том, что советский народ доверяет нашим офицерам и генералам, партийным и советским работникам и любит их, ибо они его лучшие люди. В этом, между прочим, один из важных источников силы и незыблемости нашего советского строя.
Довженко в своей киноповести выступает против военной политики Советского правительства, клевещет на наши кадры, критикует основы советского строя и колхозы — он критикует также основные положения ленинской теории.
Довженко пишет:
«Всех же учили, чтоб тихие были да смирные… Все добивались трусости. Не бейся, не возражай! Одно было оружие — писание доносов друг на друга, трясця его матери нехай! Да ни бога тебе, ни черта — все течет, все меняется. Вот и потекли. А судьи впереди».
Откуда Довженко набрался такой смелости и нахальства, а может быть, и того, и другого, чтобы говорить подобные вещи? Довженко должен шапку снимать в знак уважения, когда речь идет о ленинизме, о теории нашей партии, а он, как кулацкий подголосок и откровенный националист, позволяет себе делать выпады против нашего мировоззрения, ревизовать его.
Довженко в своей киноповести клевещет на украинский народ. В самом деле, с давних пор известно, и об этом, между прочим, говорит вся русская и украинская литература, насколько чист, поэтичен и благороден характер украинской девушки. А как изобразил Довженко украинскую девушку?
Украинская девушка Олеся обращается с такими словами к встреченному ею на дороге незнакомому танкисту: «— Слушай, — сказала Олеся, — переночуй со мной. Уже наступает ночь. Если можно, слышишь?
Она поставила ведро и подошла к нему.
— Я дивчина. Я знаю, придут немцы завтра или послезавтра, замучат меня, надругаются надо мной. Я так боюсь этого. Прошу тебя… пусть будешь ты… Переночуй со мной…»
Где Довженко видел на Украине таких девушек? Разве неясно, что это оголтелая клевета на украинский народ, на украинских женщин.
Нетерпимой и неприемлемой для советских людей является откровенно националистическая идеология, явно выраженная в киноповести Довженко.
Так, Довженко пишет:
«Помните, на каких бы фронтах мы сегодня ни бились, куда бы ни послал нас Сталин — на север, на юг, на запад, на все четыре стороны света, — мы бьемся за Украину!
Вот она дымится перед нами в пожарах, наша мученица, родная земля!»
«Мы бьемся за то, чему нет цены в мире, — за Украину!
— За Украину! — тихо вздохнули бойцы.
— За Украину! За честный украинский народ! За единственный сорокамиллионный народ, не нашедший себе в столетиях Европы человеческой жизни на своей земле. За народ растерзанный, расщепленный! — Кравчина на мгновенье умолк и словно не сказал дальше, а подумал вслух:
— Скажите, можем ли мы, сыны украинского народа, не презирать Европу за все эти столетия?»
Ясно, насколько несостоятельны и неправильны такого рода взгляды. Если бы Довженко хотел
