назад я написал об этом вашему отцу. Ответа я так и не получил, затем случилось нечто, гораздо худшее – старый идальго умер. Я уже собирался написать еще раз, но вот приехали Вы. Мне кажется, что отец послал Вас в связи с этим событием.
– Мне неизвестна та информация, которую вы давали отцу. И я не верю, что она известна ему. Он бы мне сказал об этом. А вы действительно писали это письмо.
– Конечно, писал, я не…
– Вы не лжете, это вы уже говорили. И я верю вам, Гарри. Но поймите и меня… Я впервые услышал об этом и не сомневаюсь – все это из-за войны. Переписка – невероятно ненадежная вещь сейчас, с тех пор, как началась эта блокада. Теперь, я полагаю, мне удастся узнать больше. Насколько плохи дела?
– Настолько, что хуже некуда. Запасы золота практически исчерпаны, – ни одного слитка. Нет и реалов. Вот-вот отсутствие денег превратится в катастрофу. Дом живет в кредит и не успевает продлять сроки этого кредита.
– Милостивый! – Роберт налил еще бренди – это был крепкий испанский коньяк, грубее, чем рафинированный французский.
Выпив рюмку этого напитка, Роберту почудилось, что он проглотил шаровую молнию, а по телу распространился жар как от горящих в животе углей. Но сейчас этот бренди был весьма кстати.
– Ну, а дома, земли? Ведь Мендоза владеют половиной Испании?
– Верно, – согласился Хоукинс – Владеть-то владеют. Больше чем двумя третями Испании, вероятно. Но рано или поздно все пойдет с молотка. Все дело в том, что дон Доминго был очень скрытным человеком и мне, например, не известны его кредиторы. Одно мне известно точно: незадолго до смерти дон Доминго взял еще один кредит от одного человека из Мадрида. В залог он отдал cortiio. [8]
Cortijo были обширной территорией, принадлежащей Мендоза и расположенной к югу от города. Она была получена домом Мендоза от кастильского короля, избавившего Кордову от мавров в тринадцатом столетии. Многие фермы и оливковые рощи на этой земле стали ценным подтверждением ее платежеспособности.
– Сколько он за нее получил? – поинтересовался Роберт.
– Десять тысяч реалов.
– Десять тысяч?! Да ты шутишь… она же в миллион раз дороже!
– Я знаю. Но я Вам могу сообщить еще одну вещь, сэр.
– Давай, выкладывай все как есть! – взревел Роберт.
– Дон Доминго пообещал королю тридцать миллионов реалов. Примерно через полтора года, к июлю 1803 года.
– Тридцать миллионов! Да он в своем был уме!
– Не знаю, но я думаю, что у дона Доминго в последнее время с головой творилось что-то непонятное. Мне кажется… – Хоукинс осекся.
– Давай, говори приятель. Что ты думаешь? Ты ведь единственный источник информации для меня сейчас. Рассказывай все, что видел и слышал.
– Мне кажется, что Мария Ортега подкладывала ему в пищу разную дрянь, чтобы свести его с ума. – Карлик говорил шепотом и не смотрел на Роберта.
– Господи, я догадывался, что она – гадина, но что… А для чего она это делала?
– Если б я знал? Я пытался выяснить. Мне стало известно, что она уходила из дома на встречи с какими-то странными людьми. Но для того, чтобы следить за ней, не привлекая внимания я, к сожалению, не гожусь. Дети проходу не дают, да иногда и взрослые. Они дразнят меня, выкрикивают все, что Бог на душу положит – проку от меня в таких делах мало.
– Не извиняйся передо мною за то, что не можешь делать, ибо в этом твоей вины нет. – Роберт старался говорить как можно мягче.
Трудно представить нормальному человеку, какой стала пыткой жизнь для этого бедного создания.
– Ты правильно поступал, Гарри Хоукинс. Думаю, что ты и моя «божественная заповедь» тоже.
Карлик покинул его тем же способом, что и явился: по веревочной лестнице, перекинутой через балкон. Он с необычайным проворством спускался вниз и когда достиг земли, Роберт сбросил ему конец трапа с железным крюком на конце. Хоукинс растворился во тьме безлунной ночи. Роберт вернулся в спальню, как вдруг его взгляд наткнулся и замер на клочке бумаги, который торчал из-под двери.
Первой его мыслью было, что это письмо подкинула сама донья Мария. Естественно, что она захотела пригласить его в свою постель, непоколебимо веря в то, что и этот Мендоза, насладившись ее бедрами, грудью и жгучим темпераментом, с «крючка» не сорвется… Он нагнулся, поднял записку и собрался ее разорвать, но передумал. «
Роберт шел вслед за неуклюжей фигурой, все ниже и ниже спускаясь в лабиринт переходов под обширным дворцом.
– Здесь, – остановившись, прошептала она. – Здесь мы сможем говорить, не опасаясь, что ее шпионы нас услышат.
Донья Кармен представляла собой омерзительное зрелище, вполне соответствующее слухам о ней: ее тело опухло настолько, что могло возникнуть сомнение, является ли она вообще человеческим существом, ее глаза превратились в щелки над отекшими и отвисшими щеками. Сверху донизу она была задрапирована в черное и Роберт мог видеть лишь ее лицо. Вполне уместно было бы предположить, что над этим домом нависло проклятье, может быть все, кто родился и жил в этом доме, в конце концов, превращались в
