Пуэнте Гениль и без улыбок смотрели на Софью. Выражения их лиц были мрачными и одновременно восторженными. Два часа Софья пела для них песни Андалузии, вселявшие в них надежду на лучшее. Исполняла она им фонданго, фламенко и грустную и горькую севильскую саэту.
– Хватит, Гитанита, – сказал Хуан Санчес. – Ты, наверное, заморилась, – отдохнула бы.
Этот мужчина был небольшого роста, приземистый с непривычно длинными руками. Соратники прозвали его Эль Моно – обезьяна, французы – «проклятьем ада», а в глазах простых крестьян, населявших Андалузию, он был героем.
– Я могу петь еще, – Софья не знала усталости, когда вот так, запросто, сидела с партизанами в их тайных убежищах и пела им песни. Ей было жаль этих одиноких и решительных людей. – Если вам нравится, я могу спеть еще.
Позади ее Энрике бренчал на гитаре. В те далекие дни, когда она еще жила в Мадриде и имела слуг, он был ее возничим, потом этот мужчина и привел Софью на войну к этим людям.
– Все, что ты поешь, нам очень нравится, – сказал Санчес, – Но мы обещали тебя завтра доставить в Хаэн целой и невредимой. Они нам не скажут спасибо, если ты явишься туда с охрипшим голосом.
Санчес встал и протянул ей руку.
– Пойдем, мы приготовили для тебя постель, можешь отдохнуть.
В отдаленном уголке пещеры была постлана чистая солома, а это место завешено мешковиной.
– Конечно, это не то, к чему ты привыкла, – сказал Санчес с улыбкой, открыв свой беззубый рот, – но это лучшее, что у нас есть.
– Ничего, в свое время мне очень часто приходилось так спать, нельзя сказать, что я успела совсем отвыкнуть. – Софья улыбнулась ему в ответ. – Мне от вас никуда не хочется.
Сейчас ей об этом говорить было легко, но привыкать к любой перемене в жизни всегда не просто. Когда началась война, Софья считала, что она к ней не имеет никакого отношения. Ей хватало собственных побед и поражений. Кроме того, у нее был сын Рафаэль. Она стала известной и была на пути к богатству. Эти ее достижения должны были обеспечить ее сыну будущее, и поэтому Софья не обращала внимания ни на войну, ни на французских солдат, которых было полно на улицах испанских городов.
– Донья Софья, – обратился однажды к ней возница. Это было весной 1809 года, – я не смогу больше вас возить.
Они сидели в доме Софьи у Толедских ворот в Мадриде. В тот вечер, она планировала совершить еще один тайный вояж в Касерес, навестить Рафаэля и Розу.
Ее это заявление сильно озадачило – перспектива потерять возницу, которому она доверяла не один год, Софью не устраивала.
– Что ты имеешь в виду? Почему не сможешь? Я думала, тебе у меня нравится, Энрике, мне казалось, что…
– Я счастлив у вас работать, – не дослушал ее возница, – но теперь для счастья нет времени.
– Из-за войны, ты ведь это имеешь в виду?
– Да, сеньорита, из-за войны.
– Послушай меня, все, что ты говоришь – глупости. Одним герильеро больше, одним меньше, – что с того?
Энрике пожал плечами.
– Может и так, но…
– Впрочем как хочешь. В конце концов есть и другие возчики.
Она уже собиралась отпустить его, но решила предложить поработать у себя еще недельку, пока она не подберет себе другого возчика.
– Это должен быть человек, которому можно полностью доверять, Энрике. Ты меня понимаешь?
– Конечно, Гитанита. Такой, с кем не опасно ездить в Касерес. Кто, кто, а Энрике все понимает.
Все, что у нее осталось, находилось в Касересе. Боже! Остальное унесено прочь: семья, которую она никогда не знала и не могла вспомнить, дочь, которую убил Пако, постоянное чувство вины за то, что он так и не наказан за преступление, Пабло, Карлос… И Роберт. Роберт Мендоза, заставивший ее до последней капли испить чашу отверженности. Но, несмотря ни на что, он наградил ее самым дорогим – сыном.
Этим вечером они все же поехали в Касерес. Энрике вез ее туда в последний раз. Когда он подсаживал Софью в карету, она разглядела в его глазах, которые он отводил в сторону, упрек. Она не выдержала.
– Послушай, я не могу потребовать от тебя, чтобы ты меня понимал, но… – Она прервала свою фразу.
Софья вдруг поняла, что ей нечего сказать этому созданию, каким был Энрике, что у нее не осталось в душе ничего, кроме своего Рафаэля. Не интересует ее ни война, ни французские солдаты, ни даже деньги… Войну же она еще и не понимала – зачем она, для чего… И что она могла сделать для того, чтобы война поскорее закончилась.
Дорога на юго-восток от Мадрида, была обычно довольно оживленной, но не ночью. Вообще ночные поездки в последнее время стали более рискованны, чем до войны. Но Софья не могла отважиться на то, чтобы посещать Касерес днем. Если бы выяснилось, что она мать незаконнорожденного ребенка, то ее перестали бы приглашать выступать перед публикой.
Энрике был опытный кучер. Они проехали довольно длительный отрезок пути, когда он внезапно натянул поводья и остановил лошадей. Софья высунулась из окна.
– Энрике, что случилось?
– Смотрите, сеньорита, – и показал кнутовищем.
