коль скоро это не повредит ему самому.
Губернатор жестко посмотрел на Шредера, думая о том, чтобы отказать ему. Он отлично понимал, что у того на уме, и перенес внимание с полковника на жену. Сегодня Катинка выглядела великолепно. Плавание окончилось и она поселилась во временной квартире в замке всего несколько дней назад, однако полностью оправилась от долгого путешествия и плена у сэра Фрэнсиса Кортни. Конечно, она молода и вынослива, ей всего двадцать четыре, но не только этим объясняются ее веселость и живость нынче вечером. Стоит этому наглому Шредеру начать говорить — а говорит он слишком часто, — и Катинка устремляет на него внимательный взгляд своих огромных фиалковых глаз. А когда обращается непосредственно к нему (тоже слишком часто), кладет тонкую белую руку ему на рукав, а один раз, к ужасу Ван де Вельде, вложила пальцы в костлявую ладонь Шредера и держала их там, чтобы все могли увидеть и про себя усмехнуться.
Это наглое ухаживание не только у него под носом, но на глазах всей колонии едва — впрочем, не совсем — не испортило ему аппетит. Достаточно скверно, что этот бравый полковник вскоре наедине будет рыться в ее нижних юбках. Но делить это знание с подчиненными вовсе нестерпимо. Как требовать уважения и льстивого повиновения, если жена публично наставляет ему рога? «Отправляя полковника Шредера в Амстердам за выкупом, я надеялся никогда больше не увидеть его, — мрачно думал губернатор. — Кажется, в будущем придется принять более решительные меры».
Продолжая пробиваться через все шестнадцать перемен, он обдумывал возможные альтернативы.
Ван де Вельде поглотил столько превосходной еды, что короткую прогулку от обеденного зала до комнаты совещаний мог совершить, лишь тяжело отдуваясь и время от времени останавливаясь — как будто восхищаясь картинами и другими произведениями искусства, украшавшими стены, но на самом деле чтобы восстановить силы.
В комнате он со вздохом облегчения опустился на подушки кресла с высокой спинкой и принял стакан коньяка и трубку.
— Я созову суд над этими пиратами на следующей неделе, то есть сразу после того как формально приму у минхеера Клейханса обязанности губернатора, — объявил он. — Незачем тратить время на этих подонков. Я назначаю полковника Шредера прокурором и предлагаю ему выступить в качестве обвинителя. На себя я приму обязанности судьи. — Он через стол взглянул на хозяина. — Попросите своих офицеров сделать все необходимые приготовления, минхеер Клейнханс.
— Конечно, минхеер Ван де Вельде. Вы думали о назначении защитника этим проклятым пиратам?
По выражению Ван де Вельде было ясно, что он об этом не подумал, но он махнул пухлой рукой и небрежно сказал:
— Позаботьтесь и об этом. Я уверен, что среди ваших чиновников найдется такой, который достаточно знает законы, чтобы выполнить эти обязанности. В конце концов, что здесь защищать? — Он гулко рассмеялся.
— Мне пришло в голову одно имя, — кивнул Клейнханс. — Назначу его и дам ему возможность повидаться с пленными и получить их разъяснения.
— Добрый Боже! — Ван де Вельде был шокирован. — Это еще зачем? Я не хочу, чтобы этот английский бандит Кортни забивал кому-то голову своими идеями. Я сам изложу факты. Ему нужно будет только повторить их на суде.
— Понимаю, — согласился Клейнханс. — Все будет представлено вам до того, как я на следующей неделе передам дела. — Он посмотрел на Катинку. — Сударыня, вы, конечно, хотите как можно скорее переселиться из временной квартиры сюда, в замок, в гораздо более удобную и просторную резиденцию губернатора. Я подумал, что можно показать вам ваш новый дом после церковной службы в воскресенье. Буду рад лично провести вас по всем помещениям.
— Вы очень добры, сэр. — Катинка улыбнулась ему, радуясь возможности снова оказаться в центре внимания.
Мгновение Клейханс наслаждался ее теплым одобрением, затем почтительно сказал:
— Как вы понимаете, за время моей службы в колонии у меня появилась многочисленная прислуга. Кстати, повара, готовившие скромный легкий ужин, который вы сегодня попробовали, из числа моих рабов. — Он взглянул на Ван де Вельде. — Надеюсь, их усилия встретили ваше одобрение. — Когда губернатор довольно кивнул, Клейнханс снова обратился к Катинке: — Как вы знаете, я скоро возвращаюсь на родину и буду жить на пенсии в своем маленьком поместье. Двадцать рабов — чересчур много для моего будущего хозяйства. Вы, мефрау, выразили интерес к покупке хороших рабов. Я хотел бы воспользоваться вашим визитом и показать тех, кого намерен продать. Все это отборные рабы, и я думаю, что будет удобнее и дешевле заключить частную сделку, а не выставлять их на аукцион. При покупке рабов бывает, что те, что на аукционе выглядят сильными и здоровыми, обладают большими скрытыми изъянами. Всегда приятно знать, что у продавца есть достаточно обычных оснований для продажи, не правда ли?
Хэл установил постоянное наблюдение за окном камеры. Один человек всегда стоял у другого на плечах, держась за прутья решетки, и наблюдал за двором замка. Наблюдатель докладывал Хэлу обо всем увиденном, а тот в свою очередь передавал это отцу.
За первые несколько дней они сумели определить режим гарнизона, отметить время обычного прихода и ухода чиновников Компании и вольных бюргеров, которые регулярно навещали замок.
Описание каждого из этих людей Хэл передавал невидимому предводителю восстания рабов, сидящему в камере Логова Скелета. Альтуда хорошо знал всех обитателей колонии и делился накопленными знаниями, так что за несколько дней Хэл хорошо усвоил не только внешность, но и характер и привычки каждого.
Он вел календарь, обозначая каждый день царапиной на стене из песчаника в углу камеры и записывая рядом самые важные события дня. Он не знал, какую пользу можно извлечь из этих записей, но по крайней мере это давало людям темы для разговоров и поддерживало иллюзию, что у него есть план освобождения или бегства.
— Карета губернатора у лестницы! — предупредил наблюдатель, и Хэл вскочил со своего места у дальней стены, где он сидел между Аболи и Дэниелом.
— Спускайся! — приказал он. — Поднимите меня.
У подножия лестницы, которая вела в помещения Компании и кабинет губернатора, он увидел сквозь решетку большую карету. Кучера зовут Фредрикус, это пожилой раб с Ямайки, принадлежащий Клейнхансу. По словам Альтуды, он не друг. Тридцать лет он верный пес Клейнханса, и доверять ему нельзя. Альтуда подозревал, что именно он выдал его и донес о его появлении с гор майору Лотену.
— Мы, вероятно, избавимся от него, когда Клейнханс покинет колонию. Он обязательно возьмет Фредрикуса с собой в Голландию, — говорил Хэлу Альтуда.
Отряд солдат прошел по двору от арсенала и построился у лестницы.
— Выходит Клейнханс, — сказал Хэл, узнав эти приготовления, и в это время большая двойная дверь раскрылась и на солнечный свет вышла небольшая группа людей и начала спускаться по лестнице.
Высокая сутулая фигура Клейнханса и его кислое лицо разительно отличались от красоты молодой женщины, шедшей с ним под руку. Сердце Хэла дрогнуло: он узнал Катинку, но чувство его уже не было таким сильным, как раньше. Его глаза сузились: он увидел Нептунову шпагу; это полковник Шредер провожал Катинку вниз по ступенькам. Каждый раз, как Хэл видел Шредера, гнев вспыхивал в нем с новой силой.
Фредрикус неловко слез с козел, опустил ступеньки кареты, открыл дверцу и посторонился, а двое джентльменов помогли Катинке войти и удобно устроиться.
— Что там? — спросил отец, и, виновато вздрогнув, Хэл понял, что не сказал ни слова с тех пор, как увидел любимую. Но она уже скрылась из глаз. Карета выкатилась из ворот крепости, часовые отдали честь, и Фредрикус рысью погнал коней через плац.
Был ясный солнечный день, и постоянный летний юго-восточный ветер стих. Катинка сидела рядом с губернатором Клейнхансом лицом по ходу кареты. Корнелиус Шредер сидел напротив. Супруга она оставила в замке за составлением отчета для Семнадцати и чувствовала азарт. Она взбила юбки, и шуршащий кринолин закрыл мягкие кожаные сапоги Шредера.
Продолжая оживленно болтать с Клейнхансом, Катинка протянула ногу в туфельке и под прикрытием кринолина нащупала пальцы ноги Шредера. Кокетливо пожала и почувствовала, как он вздрогнул. Пожала снова и почувствовала его ответ. Тогда она отвернулась от Клейнханса и обратилась непосредственно к Шредеру:
