что-то под нос. У меня было такое ощущение, будто на спину кто-то повесил мишень с большущим черным кругом-'десяткой'. Еще пяток метров, еще... Ну, теперь они уже не начнут. Поздно. На таком расстоянии из автомата не попасть. Если бы они хотели стрелять, то начали бы раньше.
Фу-ты, черт! Я сел наконец рядом с Гнатом на грядку.
'Бона выйшла у садочок, у садочок груши рвать!..' - пел Гнат.
– Везет тебе, - сказал я. - И при немцах ты уцелел. И сейчас тоже повезло... Вот черт. А ведь я мог бы их достать, Гнат!
– Хе-хе-хе-хе! - рассмеялся он.
Я хлопнул его по плечу. После всего пережитого на меня напал приступ общительности и дружелюбия.
– Ну, живы, Гнат? Сдрейфили они, а? Сдрейфили! Ух ты, куль с песком.
Гнат засмеялся, открыв редкие крупные зубы. Он был полон животной невразумительной силы. А вот получил бы очередь в спину... и все. 'Ведь у него жизнь - единственная, как и у всех других, - вдруг подумал я. - Перед лицом смерти все равны'.
Я достал хлеб.
– На! - сказал я Гнату, переламывая горбуху.
Гнат был вечно голоден. Он никогда не мог наесться досыта. Но тут дурень отрицательно помотал головой. Он даже не смотрел на хлеб. Он был сыт.
Вона жито добре жала,
Девка справная была...
– Ну и ну,- сказал я. - Тебя что, накормили в лесу?
– Хе-хе-хе! - рассмеялся Гнат.
– Дурак чертов! Ешь!
Он лениво взял половину горбухи.
– 'Девка справная была!'-Гнат, с набитым ртом, промычал этот куплет и, как испорченная пластинка, повторил:- 'Девка справная была!..'
– Чего они не стреляли? - спросил я у Гната. - Чего они вообще торчали в этих кустах? Не вышли навстречу?..
Запросто они могли бы уложить нас на этой сноповозке. А если бы ты не привалил пулемет мешком, то, может, и мы бы их уложили.
– Хе-хе! -ответил Гнат. - 'Боны свадебку сыгралы'...
Его мысль текла по неизвестному мне руслу, вдали от этой лесной дороги, от бандюг. Мир, заключенный в кудлатой нечесаной голове Гната, наверно, был красочным и счастливым. Там 'играли свадебки', били в бубны, плясали, и 'было там чего пить'.
Я доедал хлеб. Гнат пел. Он был сытым и счастливым человеком, ему было давно открыто то, к чему мы все стремились. Я же после пережитого никак не мог насытиться. Какая-то прорва открылась внутри. А перед глазами стояли четыре белых пятна, полуприкрытые листвой. И желтый цвет кожаной курточки на одном из бандитов вселял непонятное беспокойство.
От Семенова урочища, засеянного капустой, открылись Глухары. Дымил гончарный заводик, и трубы его перечеркивали красное заходящее солнце. Деревенька медленно плыла к закатному небу. Сизые капустные гряды, похожие на волнующееся море, еще более усиливали картину. Я почувствовал радость, как будто вернулся из бог весть какого дальнего путешествия; и Гнат запел погромче.
Фигурка человека, бегущего навстречу через кукурузное поле, где торчали огрызки стеблей, поначалу показалась мне смешной. Человечек спотыкался и подпрыгивал на неровностях. Через минуту я узнал Попеленко. В руке у моего приятеля-'ястребка' был карабин. Я всполошился. Бегущий невооруженный человек не является тревожной приметой. Может, он один из братьев Знаменских, может, он за курицей гонится, мало ли... Но человек с оружием в руке может бежать только по двум причинам: либо он драпает от противника, либо атакует. Атаковать сноповозку Попеленко было ни к чему. Значит, он спасался бегством. Глухары в опасности!
– Я хлестнул Лебедку.
– Стойте, не надо! - закричал Попеленко, подбегая. - А я уже хотел на хутор, - наконец выдохнул он. - За вами, товарищ Капелюх.
– Да что случилось?
– Ой, ну и дела, товарищ Капелюх! - жалобно сказал Попеленко. - Попадет небось от начальства! Это ж надо, как раз под Глухарами! Нет чтобы под другим каким местом! Шлях-то чималый!
У меня отлегло от сердца. Бандитов в селе не было, иначе мой подчиненный не думал бы о начальстве. Когда бежишь от пуль, страх перед начальством-дело десятое.
– Попеленко! - крикнул я. - Выплюнь галушку изо рта!
– У меня нет галушки! - удивился 'ястребок'.
– Тогда ясным и четким языком доложи обстановку!
– Коняка в Глухары прибежала, - сказал Попеленко.- Притащила бричку. А в бричке товарищ Абросимов. Убитый да замордованный{12}. Бандерами, гадами. И надо же, под нашим селом!
– Какой Абросимов? - спросил я.
– Да тот, что хотел приехать с 'плантом'. Насчет борьбы с бандитизмом. А 'планта'-то при нем нету! Что ж делать будем, а?
И тут я вспомнил Абросимова. Его беленький воротничок навыпуск, пиджак с ватными широкими плечами и кожаную желтую курточку с белой проплешиной от ружейного ремня на правом плече. Вот черт... 'Замордованный'. Ведь он же совсем мальчишка, несмышленыш.
– Садись! - крикнул я Попеленко, и он ввалился в телегу - через грядку, как сноп. - Н-но, Лебедка!
Я хлопнул вожжами, дернул, но на лошадь напал очередной 'псих', ей на хотелось передвигать ногами, она пыталась почесать шею об оглоблю.
– Да разве ж она без кнута когда бегала? - спросил Попеленко срывающимся голосом.
– А ты разве не спрятал кнут?! - крикнул я на него. - Ты ж ее пожалел!
Я кинул ему вожжи и, приподняв пулемет, дал над головой Лебедки очередь. Меня тут же от рывка телеги отбросило назад, на Гната, так что железки в его мешке вонзились в спину, и мы понеслись. Стрельба возродила в Лебедке какие-то уснувшие страхи. Она как будто сбесилась, и Попеленко теперь старался сдержать ее, откинувшись назад и натянув вожжи.
Абросимов!.. Мальчишка в отцовской курточке... Так вот почему бандиты оказались на Мишкольском шляхе. Это они возвращались с Ожинского шляха прямиком, через лес. Подстерегли Абросимова, сделали свое дело и возвращались к УРу по старой Мишкольской дороге. Ох, если б я знал, где раздобыл бандит желтую кожанку, я бы все-таки взялся за МГ... Меня мотало на сноповозке из стороны в сторону, Гнат смеялся, полагая, что мы с Попеленко затеяли скачку, чтобы повеселиться. Он пел, стараясь перекричать стук и лязг телеги:
