— Дорого.
— Ужасно, владыка.
— Дорого… очень, весьма дорого!
— И посудите, владыка, где же я могу так скоро взять столько денег? — продолжала сквозь слезы дама.
— Где взять, столько денег? Негде взять столько денег! Нет, это дорого.
— Но что же делать, владыка? Я должна исполнить, что приказывает муж…
— Должны, должны исполнить; мужняя воля прежде всего для хорошей жены… Но только очень дорого!
— Но как же нам быть, владыка?
— Как быть, как быть? Право, не знаю, как вам быть, но только это дорого.
— Я уже не знаю, что и предпринять…
— Да и не мудрено… Ишь как дорого!
— Не подадите ли вы, владыка, какого-нибудь совета?
— Да какие же мои советы? Я ведь вот указал на этого деловитого мужа, думал, хорошо выйдет, а он, видите, как дорого. Нет, вам надо с кем-нибудь из умных людей подумать.
— Но когда думать, владыка, и где этих умных людей теперь искать?
— Да, это правда: умные люди везде редки, а у нас даже очень редки, и кои есть еще, очень извертелись и на добро не сродни. Ишь как дорожится… подай ему «до полуцарства». А самому с чем оставаться?
— С половиною только, владыка.
— Как говорите?
— Я говорю: самим нам придется оставаться с половиною.
— С половиною-то это бы еще ничего…
— Как ничего?
— Так, половины вашей еще бы, пожалуй, достаточно, чтобы поднять детей на ноги, но… Вы, право, лучше бы обо всем этом с каким-нибудь умным человеком поговорили: умный человек мог бы вас
— Ах, боже! да где я его сейчас возьму, владыка, такого умного человека? вы же сами изволите говорить, что они очень редки.
— Правда, правда, умные люди очень редки, но все-таки они есть где-нибудь в черном углу.
— Я не знаю, куда за ними — в какой угол метаться?.. Да и в моем теперешнем положении, я думаю, и никакой умник ничего для меня полезного не скажет, кроме как: вынь да положь деньги, сколько требуют.
— Ох, не говорите этого; умник не то скажет.
— Право, то же скажет, владыка.
— Нет, умник иначе скажет.
Дама посмотрела на архиерея и думает:
«Что же это, твое преосвященство хитрит или помочь мне хочет», — и спрашивает его:
— А например: какое «одно слово» мог бы мне сказать умный человек?
— Умный человек умно и скажет.
— Да, ваше преосвященство, но что же бы он мог мне сказать? Какое он может знать
— Ну, ведь это вам у него надо спросить.
— Да, но вы предположите, что я его спросила и жду его ответа… Что же он мне проговорит? Вы простите меня, ваше преосвященство, я так растерялась, что совсем бестолковая сделалась, и думаю, что в помощь мне никакой мудрец ничего изречь не может.
— Да, конечно, с вас требуют очень дорого, но мудрец все-таки мог бы порассудить…
— Но что же такое, владыка, он будет рассуждать?
— Что такое? Ну, например, будем говорить так…
— Я вас слушаю, владыка.
— Если он мудр и к тому же добр и сострадателен…
— Добр и сострадателен, как вы, владыка.
— Нет, не так, как я, а гораздо меня более, то… отчего бы ему, например, не рассуждать так…
— Как же, как, владыка? — вопросила нетерпеливая дама.
— Ну, положим, хоть вот как, — продолжал с расстановками архиерей, — положим, что он, как умник, мог бы знать, как этого петербургского жадника безо всего оставить: он бы вам это ясно и вывел, а вы бы и успокоились.
Т-ва заплакала.
— Ах, бедная! Но чего же вы плачете?
— Владыка! вы ко мне немилостивы, это вы делаете, что я плачу.
— Я это делаю! но чем я это делаю?
— Конечно, вы, владыка! Я и так исстрадалась, но уже привыкла к мысли, что нам нет спасения, а вы оживили во мне надежду, а не хотите сказать, что же мне может присоветовать очень умный человек?
— Ну вот! разве я это знаю.
— Знаете.
— Да откуда же я знаю?
— Знаете.
Дама улыбнулась, и архиерей тоже.
— Позвольте, — сказал он, — я уже давно ни с одним умным человеком не говорил, но разве для вас… переговорить.
— Ах, переговорите, владыка! — воскликнула, всплеснув руками, дама и хотела броситься целовать его руки.
Архиерей ее удержал, посадил опять на кресло и молвил:
— Переговорить… да… переговорить… надо бы переговорить, но только…
На этом слове он неожиданно сморщился и сказал:
— Ну, извините, пожалуйста, я должен вас на минутку оставить…
С этим он повернулся к гостье спиною и быстрою походкою удалился в свои внутренние покои, откуда через неплотно притворенную дверь послышалось торопливое щелканье повернувшегося в пружинном замке ключа, и затем все стихло.
Молодая дама внезапно очутилась в полном недоумении: она решительно не могла понять, что так неожиданно отозвало от нее доброго и, по-видимому, принимавшего в ней живое участие архиерея. Но, к счастию ее, в эту минуту появился келейник с подносом, на котором стояли две чашки чаю, сухари и варенье.
— Куда вышел владыка? — спросила тихонько дама; но келейник, несмотря на то, что имел в ухе серебряную сережку, сделал вид, будто не слышит.
— Где теперь владыка? — переспросила гостья.
Келейник более не отмалчивался, но, в тоне вопрошавшей, так же тихо ответил:
— Извините — этого я объяснить вам не могу.
— Но, однако, он дома?
— О, совершенно дома-с. Они скоро выйдут.
И, как бы для большего успокоения гостьи, что внезапно покинувший ее хозяин действительно скоро вернется, — служитель его преосвященства поставил на стол большую голубую севрскую фарфоровую чашку, из которой архиерей всегда кушал, и сам скрылся.
Дама снова осталась одна, но уже гораздо в более оживленном настроении. Ей, во-первых, думалось, что архиерей выйдет или не с пустыми руками, а с нужными ей тысячами, которые и предложит ей немедленно взаймы, или же он принесет ей то «одно слово» умного человека, которое может обуздать и сделать безвредным петербургского жадника.
