Так будто «хлопци втерли носа московьским купцам-стародубцам» и сами остались великолепно сидеть и думать на «высыпанной комарику высокой могиле».
Пресыщение важностью, о котором заговорили после получения превосходительных титулов торговыми людьми Ветхого и Нового закона*,— тоже завели у нас купцы. На этот счет можно найти подтверждения у князя M. M. Щербатого* в книге «Об упадке нравов в России» и еще более в любопытнейшей книге Е. П. Карновича «Богатства частных лиц в России». И это очень понятно, что разбогатевшие «прибыльщики и компанейщики» — люди без вкуса и без воспитания — не могли заботиться о «хорошем тоне», которого они и не понимали, а искали только одного — «похвальбы знакомством с знатными особами, без различия внутренних их качеств». Купцы первые начали без стыда и без зазора нанимать захудавших военных и канцелярских генералов «сидеть в гостях» на крестинах и на свадьбах. Вся забота шла только о том, чтобы за столом было кому говорить: «ваше превосходительство». Дворяне над этим снисходительно смеялись и говорили, что этому нечего удивляться, что прибыльщики да приказные, как люди невоспитанные и насчет чести и благородства равнодушные, не могут иметь благородной гордости. И действительно, что бы ни говорили о дворянстве, разность во вкусах оказалась несоизмеримая — дворянские кружки все-таки всегда были умнее и интереснее. «Тон» воспитанности и образованности, без сомнения, удерживался в «среднем дворянстве», которое Герцен правильно назвал «биющейся жилой России». «Прибыльщики» из дворян и из купцов в самом своем прибыльщичестве держали себя не одинаково: дворянин (по Терпигореву) «ампошировал», а купец (по Лейкину) «пхал за голенище». Напханное за голенища держалось крепче. О простоте они понимали различно: что одним казалось лишней претензионностью, в том другие видели упрощение. Всеволод Крестовский где-то рассказывает, что один купец из евреев*, произведенный в действительные статские советники, сказал ему:
— Зачем вы всё беспокоитесь припоминать мое имя: вы называйте меня без церемонии
Простота людям этого сорта не нравится.
Почтенный ветеран нашей литературы И. А. Гончаров в последних своих очерках о «слугах»* правильно замечает, что «простые (то есть необразованные) люди простоты не любят». Для благородной простоты, без сомнения, нужна воспитанность, но воспитанности у нас очень мало. Что в этом положении ни затей — все выйдет не в том вкусе, как хочется и как бы следовало.
Г-н Кокорев желает, чтобы жалованных в чины купцов не называли превосходительствами, а титуловали их высокостепенствами. Притом, как теперь превосходительство очень попримелькалось — высокостепенство, пожалуй, будет свежее и оригинальнее, но все это ведь только новые фантазии на ту же старую тему, и пользы от этого никакой. С высокостепенствами может случиться то же самое, что происходит с превосходительствами, и «сын отца не познает».
Есть опыты еще в ином роде: в Москве около «великого писателя земли русской» и здесь между его почитателями крепнет «содружество простого обычая»*. Весь неписаный устав этого союза заключается в сохранении благопристойной простоты в жизни — люди эти сами освобождают себя от всего, что им кажется ненужным и излишним. Между прочим, они также не произносят и не пишут никому титляций, а называют людей прямо их собственными именами.
Велико ли тесто вскиснет на этой закваске — неизвестно, но во всяком случае
«Ученейший Беда» (Bedae), например, стоит, конечно, выше всех коммерции советников, а между тем его называют только «Беда достопочтенный»* (venerabilis). А бывший московский генерал-губернатор Закревский, говорят, будто имел такую фантазию, что, призывая к себе одного из главных тузов московского торгового мира, называл его иногда «почти-полупочтеннейший». Вот какие можно выдумывать вариации! А потому, может быть, несколько правы те, кому кажется, лучше всего говорить просто: «здравствуйте, Лев Николаевич», «прощайте, господин Кокорев».
Бибиковские «меры»
Недавно между некоторыми газетами произошел обмен мыслей об университетских попечителях, причем было вспомянуто о попечительстве Бибикова и отмечен тот факт, что Бибикову «не приходилось призывать в университеты полицейские и военные команды для подкрепления своего нравственного авторитета».
Д. Г. Бибиков действительно в университет полиции и солдат не вводил, но нельзя сказать, чтобы во время его попечительства солдаты совсем не принимали никакого участия в исправлении погрешностей университетской и вообще учащейся молодежи киевского учебного округа. По крайней мере, многим известны два очень памятные примера в этом роде. Теперь небезынтересно будет привести их на память в виде исторической иллюстрации и поправки.
В Киеве жил и недавно скончался прекрасный практический врач и профессор Сергей Петрович Алферьев, Он занял профессорскую кафедру при университете в 1848 или 1849 году. Вскоре же он получил на свои руки одного юношу, из близкого покойному семейства. Молодой человек был достаточный дворянин и, поступив в число студентов, свел в тогдашнем студенческом круге «аристократические» знакомства. Между прочим, он был знаком с племянником Дмитрия Гавриловича, Сипягиным, который находился за расточительность в опеке, а нравственным руководителем и охранителем при нем был «учрежден» весьма известный впоследствии редактор «Домашней беседы», Виктор Ипатьевич Аскоченский*. Сипягин и Аскоченский жили в одном из флигелей генерал- губернаторского дома в Липках.
Студенты в бибиковское время позволяли себе сильные кутежи, за которыми следили педеля университетского инспектора Тальбера и один из его субинспекторов по фамилии Дудников. Он, однако, и сам был большой кутила и погиб странною смертью — упал у себя дома хмельной на ночную посуду, порезался и истек кровью (дело об этом напечатано в сборнике «замечательных процессов» Любавского*).
В числе отчаяннейших кутил и счастливых волокит особенно славились Сипягин, Котюжинский и тот молодой человек, который жил у Алферьева и о котором теперь идет речь.
Раз студенты вели себя более чем нескромно и побили педеля, а потом оскорбили субинспектора. Дело дошло до попечителя.
Д. Г. Бибиков потребовал к себе Алферьева вместе с его воспитанником. Когда они приехали, то профессора пригласили в кабинет, а студента удержали в приемной. Бибиков расспросил Алферьева о семейном положении и образе мыслей молодого человека. Алферьев отвечал, что провинившийся студент принадлежит к хорошему дворянскому семейству, а образ его мыслей есть — легкомыслие.
— Барчук? — молвил Бибиков.
— Да, барчук.
— Оставьте его здесь, — я с ним поговорю.
Затем профессор вышел, а студента сейчас же позвали в кабинет. Алферьев подождал немножко в дежурной комнате, но не дождался выхода юноши, а зато видел, что почти тотчас, как студент вошел в кабинет, туда были позваны два дежурившие в передней жандарма.
Это заставило сильно обеспокоиться за юношу. От дежурившего же чиновника профессор узнал, что
