к высшей ветке березы яркую планету. — Но я, глядя на движение звезд, не могу представить себе вращения земли, и я прав, говоря, что звезды ходят.
И разве астрономы могли бы понять и вычислить что-нибудь, если бы они принимали в расчет все сложные разнообразные движения земли? Все удивительные заключения их о расстояниях, весе, движениях и возмущениях небесных тел основаны только на видимом движении светил вокруг неподвижной земли, на том самом движении, которое теперь передо мной и которое было таким для миллионов людей в продолжение веков и было и будет всегда одинаково и всегда может быть поверено. И точно так же, как праздны и шатки были бы заключения астрономов, не основанные на наблюдениях видимого неба по отношению к одному меридиану и одному горизонту, так праздны и шатки были бы и мои заключения, не основанные на том понимании добра, которое для всех всегда было и будет одинаково и которое открыто мне христианством и всегда в душе моей может быть поверено. Вопроса же о других верованиях и их отношениях к божеству я не имею права и возможности решить».
— А, ты не ушел? — сказал вдруг голос Кити, шедшей тем же путем в гостиную. — Что, ты ничем не расстроен? — сказала она, внимательно вглядываясь при свете звезд в его лицо.
Но она все-таки не рассмотрела бы его лица, если б опять молния, скрывшая звезды, не осветила его. При свете молнии она рассмотрела все его лицо и, увидав, что он спокоен и радостен, улыбнулась ему.
«Она понимает, — думал он, — она знает, о чем я думаю. Сказать ей или нет? Да, я скажу ей». Но в ту минуту, как он хотел начать говорить, она заговорила тоже.
— Вот что, Костя! Сделай одолжение, — сказала она, — поди в угловую и посмотри, как Сергею Ивановичу все устроили. Мне неловко. Поставили ли новый умывальник?
— Хорошо, я пойду непременно, — сказал Левин, вставая и целуя ее.
«Нет, не надо говорить, — подумал он, когда она прошла вперед его. — Это тайна, для меня одного нужная, важная и невыразимая словами.
Это новое чувство не изменило меня, не осчастливило, не просветило вдруг, как я мечтал, — так же как и чувство к сыну. Никакого тоже сюрприза не было. А вера — не вера — я не знаю, что это такое, — но чувство это так же незаметно вошло страданиями и твердо засело в душе.
Так же буду сердиться на Ивана-кучера, так же буду спорить, буду некстати высказывать свои мысли, так же будет стена между святая святых моей души и другими, даже женой моей, так же буду обвинять ее за свой страх и раскаиваться в этом, так же буду не понимать разумом, зачем я молюсь, и буду молиться, — но жизнь моя теперь, вся моя жизнь, независимо от всего, что может случиться со мной, каждая минута ее — не только не бессмысленна, какою была прежде, но имеет несомненный смысл добра, который я властен вложить в нее!»
Комментарии
1
В 1875 году в январском номере журнала «Русский вестник» были напечатаны первые главы «Анны Карениной». После «книги о прошлом», как Толстой называл «Войну и мир», его «роман из современной жизни» поразил читателей «вседневностыо» содержания.
«Мне теперь так ясна моя мысль, — говорил Толстой Софье Андреевне в 1877 году, заканчивая работу над романом. — …Так в «Анне Карениной» я люблю мысль
Конечно, и в «Войне и мире» есть «семейная хроника», и в «Анне Карениной» есть «картины народной жизни». «Я вывел неотразимое заключение, — признавался Достоевский, — что писатель — художественный, кроме поэмы, должен знать до мельчайшей точности (исторической и текущей) изображаемую действительность. У нас, по-моему, один только блистает этим — граф Лев Толстой»[128].
Каждое новое произведение Толстого было настоящим открытием для читателя, но оно было открытием и для автора. «Содержание того, что я писал, мне было так же ново, как и тем, которые читают», — заметил однажды Толстой (т. 65, с. 18)[129]. В этом смысле его произведения представляют собой род художественного исследования жизни.
Его исследования захватывают важнейшие области частного семейного, и общественного быта целой эпохи.
В 60-е годы, в период реформ и социального кризиса, Толстой написал «Войну и мир», где «мысль народная» озаряла историю. «Мысль семейная» романа «Анна Каренина», написанного в 70-е годы, осветила внутреннюю жизнь русского общества, когда с особенной остротой был поставлен вопрос о будущем страны и народа.
Деятели освобождения, благородные и мужественные шестидесятники, верили в возможность и необходимость уничтожения рабства, у них были силы для борьбы и ясное сознание целей. Но десять лет реформ показали, что крепостничество крепко сидит в самом укладе русской жизни и уживается с новыми формами буржуазного стяжания. Устои нового времени оказались непрочными. Появилась новая черта общественного сознания, которую Блок метко назвал «семидесятническим недоверием и неверием»[130].
Эту коренную черту общественного сознания Толстой уловил в психологии современного человека, и она вошла в его роман как характерная примета переходного времени.
«Все смешалось» — формула лаконичная и многозначная, которая определяет тематическое ядро романа, охватывает общие закономерности эпохи и частные обстоятельства семейного уклада.
Жизнь, лишенная оправдания, выходит из повиновения, как та стихия — метель и ветер, которые рванулись навстречу Анне и «заспорили с ней о двери». Так или иначе, но то же чувство испытывают и все другие герои романа. Левин, занятый хозяйством в своем имении, чувствует во всем присутствие стихийной, злой силы, которая противилась ему. Каренин сознает, что все его начинания не достигают желаемой цели. Вронский растерянно замечает, что жизнь складывается «не по правилам».
«Анна Каренина» — энциклопедический роман. Дело здесь, конечно, не в полноте и не в количестве «примет времени». Целая эпоха с ее надеждами, страстями, тревогами отразилась в книге Толстого. В своем романе Толстой вывел художественную формулу этой исторической эпохи. «У нас теперь, когда все это переворотилось и только укладывается, вопрос о том, как уложатся эти условия, есть только один важный вопрос в России…» Такова его общая мысль («мне теперь так ясна моя мысль»), которая определяет и замысел романа, и его художественную структуру, и его историческое содержание.
По сути дела, Толстой определил этими словами «перевал русской истории» — от падения крепостного права до первой русской революции.
Значение этих слов отметил В. И. Ленин в статье «Л. Н. Толстой и его эпоха»: «У нас теперь все это переворотилось и только укладывается, — трудно себе представить более меткую характеристику периода 1861–1905 годов»[131]. 70-е годы, когда создавался роман, постепенно приближали Толстого к разрыву с дворянством, «со всеми привычными взглядами этой среды…»[132].
Это подспудное движение чувствуется и в развитии сюжета, и в трактовке характера Левина, который сознает «несправедливость своего избытка в сравнении с бедностью народа».
«Анна Каренина» — одна из великих книг мировой литературы, роман общечеловеческого значения. Невозможно себе представить европейскую литературу XIX века без Толстого. Он завоевал мировую
