призрачных существ, каковы старик Кригсмут, Топоров или княгиня Корчагина, — Маслова погубленный, но не погибший, живой человек. А «живой человек всегда может родиться, семя прорасти» (т. 53, с. 192).
Медленно, постепенно, но неуклонно совершается процесс возрождения, подлинного «оживления» Катерины Масловой. Нехлюдов, потрясенный своим преступлением, его страшными результатами, действительно хочет спасти Катюшу. Но не ему дано сделать это. Колеблющийся, неустойчивый, слишком занятый своей собственной духовной жизнью, он сам еще должен найти себя. Пути Нехлюдова и Катюши в конце концов расходятся.
Возрождение Катюши приходит в тяжелой, трудовой жизни на этапах и полуэтапах каторжного пути, в общении с людьми, которые были совестью России, со ссыльными революционерами, с теми, кто, как она понимала, «шли за народ против господ». Так определились в романе место и роль Катюши Масловой — роль вполне самостоятельная, независимая от роли Нехлюдова. Пожалуй, можно даже сказать иначе — судьба Нехлюдова теряет свой самодовлеющий интерес, все больше становится зависимой от судьбы Масловой — «человека из народа».
Для замысла Толстого было важно (и в этом, в частности, отличие его замысла от рассказа Кони), чтобы судьба Катюши Масловой в пределах романного сюжета завершилась «благополучно». Именно такой исход соответствовал новой — «особой важности» — задаче, которую хотел в это время решить Толстой. Но преодолеть неестественность, натянутость того благополучного финала, которым заканчивался роман в ранних редакциях, Толстой смог лишь тогда, когда Катюша обрела на страницах романа свой собственный, самостоятельный путь и сделала, смогла сделать самостоятельный выбор.
Финал романа оказывается «благополучным» для Катюши: она вышла из народа и снова растворилась в массе тех, кто шел за народ, кто шел с народом… Прототип Катюша — Розалия Они — умирает, героиня Толстого пробуждается к новой жизни. Рассказ о бедной Розалии и ее судьбе превращается под пером Толстого в повествование о том, как «обижен простой народ», и о том, что нужно делать, «чтобы этого не было».
Так все более важным идейно и все более совершенно разработанным художественно становится процесс «воскресения» Катюши. Судьба ее и составила основу — смысловой, композиционный, сюжетный стержень романа о «воскресении». Катюша оказывается в романе той «точкой отсчета», той истинной мерой, которая позволяет понять и оценить поведение и поступки всех тех, с кем она сталкивается, в том числе и Нехлюдова.
Но какова же роль Нехлюдова в «Воскресении»? Почему Толстой не расстается со своим героем на протяжении всего романа?
Место и роль Нехлюдова в «Воскресении» определяются значительностью переживаемого им перелома в понятиях о жизни и нравственных представлениях, перелома, с необходимостью влекущего за собой и коренное изменение всего жизненного поведения.
«Внутренняя перестройка всего миросозерцания» (слова Толстого), решительный отказ от изжитого уже прошлого, драматический разрыв с привычной средой во имя обретения смысла жизни — это была ситуация, которую Толстой пережил и продолжал переживать до конца дней, которая глубоко волновала его. И размышления, заключенные в «Исповеди», и идеи всей толстовской публицистики восьмидесятых — девяностых годов дали содержание миросозерцанию Нехлюдова. Образ мыслей Нехлюдова, в сущности своей,
Нехлюдов, внутренний мир которого «открыт» автору, а потому и читателю, наделен в романе особой, важной ролью — человека, непосредственно, живо, беспокойным сознанием и обостренным чувством воспринимающего мир внешний. Он оказывается как бы посредником между этим внешним, предметным миром и сознанием читателя. При этом собственное отношение Нехлюдова ко всему тому, что его окружает и входит в сферу его сознания, до предела обострено нравственной ситуацией «перелома», «пересмотра», «перестройки», с которой начинается движение романного сюжета. Истина жизни, которую в результате «перестройки» своего миросозерцания нашел Толстой, становится достоянием читателей «Воскресения» во многом благодаря этому свободному от иллюзий, ясному взгляду Дмитрия Нехлюдова, в душе которого уже «не было больше дающей отдых темноты незнания. Все было ясно». Главное в этом его взгляде — абсолютная, необычная, беспощадная острота видения, восприятия, оценки, лишенная, однако, — при всей своей «личностности», — случайного характера, напротив, освобожденная от какой-либо «случайности».
Но Нехлюдов, высказывающий заветнейшие идеи Толстого, вовсе не является авторским alter ego. Он наделен собственным художественным — а следовательно, социальным и психологическим — характером, подчиненным объективной логике существования и проявления; он живет вполне самостоятельной художественной жизнью. Взгляд на него Толстого — это взгляд художника-романиста.
Перелом в сознании и судьбе Нехлюдова, путь его к новой правде трактуется в многочисленных и все обогащающих содержание этого перелома, этой правды жизненных столкновениях, постоянных пересечениях пути главного героя с иными путями к истине, с иными представлениями и «верами». Эти иные пути, иные ответы на вопросы, столь страстно переживаемые Нехлюдовым, сталкиваясь и пересекаясь, позволяют «высветить» в личном опыте героя очень важный общий смысл. Отчаяние от невозможности и бесполезности такого действия
Прозрение, пережитое Нехлюдовым, с необходимостью влекло за собой осознание не только нравственной, но и социальной ответственности и отказ от «барской» бездеятельности, созерцательности, пассивности. Начинается безостановочное, беспокойное странствие Нехлюдова — странствие, «путешествие» в прямом смысле слова — по разным ступеням русской социальной лестницы и странствие, «хождение души по мытарствам». И тут обнаруживается, что Нехлюдов заключает в себе явное противоречие: несоответствие тех идей, которые отдает ему автор (идеи патриархального крестьянства), и его социальной, «сословной» природы. Это противоречие как бы накладывается на то раздвоение между «животным» и «духовным», которое было исходным при анализе Толстым нехлюдовской психологии, — накладывается, вытесняя и преобразовывая его. «Животная жизнь», жизнь только для себя, для своего комфорта, наслаждения — это и есть бытие «господ». Духовная жизнь отрицает такое бытие, духовная жизнь обращена к жизни народа, к ее смыслу и народной нравственности.
Для того чтобы преодолеть двойственность, разрешить противоречие, Нехлюдов должен был бы не только идейно и нравственно, но и социально переродиться. Но это ему не дано. Он остается как бы на перепутье. Ведь размышляя о возможности продолжения романа, о «второй части Нехлюдова», Толстой позднее записывает: «Его работа, усталость, просыпающееся барство…» (т. 55, с. 66).
Все шире и шире — на путях его странствий — открывается перед Нехлюдовым смысл жизни народа, все больше и больше его личное существование и личные невзгоды заслоняются бытием народной массы, в котором заключена и, в конечном счете, только и может быть найдена истина.
Так страницы романа Толстого все больше и больше «населяются» людьми из народа, русскими мужиками. Их совокупность и создает тот многокрасочный, многоликий мир, общение с которым подымает дух Нехлюдова, наполняет его душу радостью и надеждой, спасает от отчаяния и тоски эгоистического существования.
Вторая часть романа завершается размышлениями Нехлюдова в вагоне по пути в Сибирь, вслед за Катюшей Масловой, об истинном большом свете (le vrai grand monde) — мире народной жизни. Эти размышления вызваны встречей с крестьянами, возвращающимися с заработков домой, в деревню. «И он
