Сначала Леон даже обрадовался, что его вывели наконец из хаты, где все ему опротивело, где он томился и терзался мыслями о своем ближайшем будущем. Он знал, что его не станут долго лечить. Очевидно, только и ждут, когда он немного окрепнет, чтобы приступить к настоящим допросам. Нет, он не играл, когда говорил с русской медицинской сестрой о смерти. Что с ним сделают? В лучшем случае пошлют в лагерь для военнопленных. Он досыта насмотрелся на лагеря под Яссами и Одессой. Русские солдаты и офицеры умирали каждый день десятками от голода и непосильной работы. Несомненно, и здесь его ожидает медленная, мучительная смерть.
Он сидел на скрипучей деревянной скамейке, поставленной около двери, в которую однажды его уже вводили. Тогда его допрашивал низкорослый, лысоватый подполковник с прищуренными глазами, тот, которого он впервые увидел в блиндаже сразу после пленения.
Теперь этот подполковник уже дважды проходил мимо, не обращая на него никакого внимания, словно не замечая. И дважды уже сменили часового, а он все сидит и сидит, и время тянется мучительно медленно.
За тонкой дверью мерно стучит пишущая машинка. Чей-то густой бас вызывает какого-то сорок восьмого, очевидно старшего начальника, потому что как только начинается разговор, бас начинает звучать высоким тенором: «Вас беспокоит капитан Свиридов…» Быстро прошел фельдъегерь с толстым кожаным портфелем. Высокий красивый майор появился из крайней двери, постоял перед Леоном, разглядывая его внимательно и, как показалось Леону, почти дружелюбно. Потом коротко приказал проходившему мимо лейтенанту: «Позовите Корнева. Его вызывает Савицкий», — и неторопливо вернулся в комнату, прикрыв за собою дверь.
Лейтенант, козырнув, устремился в конец коридора, скрылся за дверью, и через мгновение коренастый подполковник, пройдя мимо Леона, вошел туда, где его ожидал начальник.
Обычная, знакомая штабная суета! Хорошо, если бы вдруг появилась Тоня. Все же с ней было бы как-то легче… Нет, неужели она действительно готова бежать вместе с ним? Странно!.. Очень странно! Вполне возможно, что это только игра, что она действует по заданию, хочет внушить ему надежду, сломить его волю, а затем нанести удар. Но ведь он сказал все, что мог, даже больше — о высадке на пляжах Каролина-Бугаза!
Ведь они как будто и не догадывались, что немцы этого ждут!
У него перехватило дыхание. Проверка! Конечно же, его сообщение проверили, убедились в ложности, и теперь его расстреляют! Обязательно! За такое расстреливают во всех армиях мира.
Так вот почему никто не обращает на него внимания! С ним уже покончено! Он не представляет ни малейшего интереса, поэтому его больше не допрашивают.
Внимание! О чем это говорит за стеной капитан, обладатель баса, который может в нужные моменты становиться тенором? Как будто о нем. Тонкая перегородка не может приглушить голос.
— Он тут. Три часа сидит!.. Больше не интересуетесь?.. Не будете допрашивать? Ясно!
Леон почувствовал, как его притягивает пол. Хотелось упасть, забиться, закричать. Но он только сунул в рот кончики пальцев и прикусил до боли. Кончено! Теперь уже все кончено! Так, может быть, прекратить пытку ожидания сейчас же? Броситься бежать и пусть убивают в спину?
Все его чувства были обострены до предела. Что делать? Что делать? Как спасти жизнь? Успеет ли Тоня? Где она? Только бы его вернули обратно в хату… Тогда еще не все пропало! Ведь возможно, что она и не лгала!
Скрипнула крайняя дверь, вышли офицеры.
— Решено, — негромко сказал полковник. — Сейчас же посылайте шифровку… Командующему… Каролина-Бугаз… Уточним отдельно! Все поняли?
— Все понял, товарищ полковник!
Полковник вышел во двор, а подполковник торопливо направился к себе.
Все кончено! Теперь все кончено! Если бы его оставили жить, при нем не вели бы разговора, который является строжайшей военной тайной.
Для них он уже труп! И признания его теперь уже не имеют никакого смысла. Никакого!..
Боже!.. Мама!.. Нет сил все это вытерпеть. Скорее бы все кончилось!.. Как жаль, что он понимает по-русски! Лучше бы до последнего мгновения не знать, что его ожидает.
Из соседней двери выглянул немолодой капитан и коротко приказал часовому увести пленного.
Опустив голову, Леон медленно шагал по тропинке к хате. Все краски и контуры вдруг стерлись. Он не видел ни домов, ни встречных людей, ни неба, ни земли. А что, если все это ложь и его убьют сейчас, в затылок? Почему солдат отстал? Стоит? Целится? Сейчас… Сейчас…
Он ощутил острую боль в затылке…
Но выстрела не было. Солдат отстал, чтобы закурить новую папиросу.
Наконец ступеньки крыльца. Одна ступенька — жив! Вторая — жив!.. Третья… Шаг, еще шаг… Жизнь распалась на отдельные движения. Вот рука взялась за дверь. Жив! Вот дверь приоткрылась. Жив!..
Нет! Солдат не выстрелил! Не выстрелил!..
Он тяжело опустился на топчан и немеющими пальцами расстегнул воротник кителя. На столе стыл обед, но он даже не притронулся к нему.
В окошко было видно, как солдат, который его привел, о чем-то беседует с часовым — оба посмеиваются.
В мире еще есть смех!
Его знобило. Он потуже натянул на плечи шинель и приткнулся в угол. И тут вдруг вспомнил, что давно не молился. Губы стали шептать молитву, которую он знал с самого детства: «Боже, прими и прости мои грехи!..»
Но он поймал себя на мысли, что думает не о боге — о Тоне. Последняя его надежда. Ведь он не хочет умирать, не хочет…
День тянулся. Он потерял счет времени. Как будто за окном смеркается? Скоро ночь!.. Ночь!.. Где его убьют?.. Наверно, здесь же, около хаты… Он будет лежать на земле, и вот эти руки уже ничего не будут чувствовать.
Он смотрит на свои широкие, сильные ладони, сгибает и разгибает пальцы. Сейчас они еще живы! Куда попадет пуля?.. Вот сюда, в сердце?.. А может быть, в глаз?! И он зажмурился, так невыносимо об этом думать…
Может быть, не все кончено?.. Испытай судьбу!.. Как будто охрану не усилили. Попробуй бежать!..
Осторожно, крадучись, он пробрался к окну. Часовой уныло сидел на крыльце, зажав винтовку меж колен. А что, если вызвать его, заставить войти в хату, наброситься и задушить? А потом надеть его шинель и пробираться к фронту. Если уж суждено погибнуть, то пусть в бою — он будет отстреливаться из винтовки.
Он постучал согнутыми пальцами в стекло.
Круглов встал и неторопливо подошел к окну.
— Чего тебе?
Леон знаком показал, что просит его зайти.
— Не положено! — крикнул Круглов и уселся на свое место.
Леон постоял немного у окна, судорожно думая, что же делать. И, ничего не придумав, поплелся к своему топчану.
Ломило голову. Хотелось сорвать повязку, но он понимал, что только причинит себе лишние мучения. Посидев немного, он прилег, и едва голова коснулась подушки, как он почувствовал под нею какой-то посторонний жесткий предмет.
Через мгновение в его руке оказалась маленькая солдатская лопатка, к черенку которой был прикреплен клочок бумаги. Он быстро развернул его, прочитал написанное печатными буквами по-немецки: «Копайте в сенях со стороны поля и ждите».
Несколько мгновений он всматривался в эти слова, постигая их тайный смысл. Угасшая было надежда, возрождаясь, возвращала его к жизни. Действовать! Немедленно, не теряя ни минуты!..
Он давно заметил, что доски пола в сенях прогнили и едва держатся. Их легко раздвинуть и спуститься в неглубокое подполье. Фундамент у этой хаты, наверно, уходит в землю всего на несколько
