десятков мин, но стрелял вслепую…
— Так что же делать? — растерявшись, спросил Леон.
— Самое верное — газы! — сказал Фолькенец совершенно серьезно. — Но по тактическим соображениям, известным одному богу, мы этого сделать не сможем…
— Батальона здесь мало! — угрюмо сказал Штуммер.
— Мало, если брать пример с Михалеску! — Фолькенец явно перехватывал инициативу в свои руки. — Но если действовать решительно, то они, — он выразительно махнул рукой в сторону плавней, — навсегда останутся в этих гиблых болотах. Несомненно, они будут стремиться как можно быстрее выйти вот сюда… — Он склонился над картой. — Что тут написано? Взгляните-ка!.. Ужасные эти русские названия! А дальше леса… Отряд вполне может помешать этому! — Он замолчал и внимательно поглядел на Леона, ожидая, как тот с высоты своего штабного опыта оценит его тактический талант.
Штуммер молчал, понимая, что не должен вмешиваться в подобного рода дела.
— Ну что ж, — сказал Леон, прикинув на карте возможные направления, — остается лишь удивляться вашей проницательности. Да! Они наверняка пойдут в сторону леса!
— Ого! — самодовольно расхохотался Фолькенец. — Вы, Леон, первый человек, который признал во мне полководца! Ну, а вот теперь можно доложить фон Зонтагу наше общее мнение.
Он завладел телефонной трубкой и так рявкнул в нее на кого-то, что Леон и Штуммер засмеялись.
И все же потребовалось добрых десять минут, прежде чем через пять подстанций он наконец соединился с фон Зонтагом.
Еще никогда Леону не приходилось наблюдать Фолькенеца в непосредственном общении с командующим, и его поразила свободная, почти дружеская манера разговора. За нею угадывались далеко не чисто служебные отношения между этими людьми. Фолькенец ни на йоту не переступал той опасной грани, за которой начинается фамильярность, амикошонство. Нет, он как бы демонстрировал Леону и Штуммеру свое ненавязчивое и оттого еще более сильное влияние на фон Зонтага. Очевидно, командующий спросил его о том, как ведут себя двое других, потому что Фолькенец вдруг повысил голос и с шутливой бравадой вымуштрованного служаки доложил, что в его команде все действуют дружно. Конечно, Леон давно знал, что Фолькенец и фон Зонтаг связаны гораздо теснее, чем об этом знали многие из офицеров штаба. Сейчас это было продемонстрировано наглядно. Разговор заканчивался. Судя по всему, план Фолькенеца не вызвал возражений и у командующего.
Однако, когда произносились последние фразы, Леон заметил, как побелели пальцы Фолькенеца, с такой силой он сжал трубку. В его тоне впервые возникла напряженность, но усилием воли он справился с собой.
Когда наконец он положил трубку, Леон и Штуммер молча следили за выражением его лица.
— Да, господа, — с усмешкой сказал Фолькенец, — никогда не давай начальству дельных советов — тебе же и придется их выполнять!
— Вам поручено командование? Но это совсем не плохо! — живо отозвался Штуммер.
— Нет, фон Зонтаг предложил нам с вами совсем другое. Так как штаб не имеет связи с двигающимся отрядом, нам надлежит разыскать его и передать приказ командующего — перерезать дорогу, ведущую к лесам. Причем, сделать это как можно скорее.
— Но, может быть, проще послать кого-нибудь из солдат охраны? — предложил Леон…
— Нет-нет! — возразил Фолькенец. — Положение слишком серьезное, и мы должны быть рядом с командиром отряда.
Леон снова пристально взглянул на карту.
— Отряд движется по шоссе… Но ведь оно по ту сторону плавней! — воскликнул он, глядя на Фолькенеца. — Как же мы туда попадем?
Фолькенец тяжело вдохнул и похлопал Леона по плечу:
— Мой дорогой друг! У вас в детстве вырезали гланды?
— Нет, они у меня никогда не болели.
— А у меня вырезали! Этой операции я никогда не забуду, но зато теперь я почти не подвержен простуде.
Штуммер нагнулся к окну и, приподняв занавеску, долго рассматривал плавни. Откуда-то издалека донеслись выстрелы.
— Что это может быть?
Леон прислушался. Стрельба утихла.
— Очевидно, кого-то заметили часовые. — Он обернулся к Фолькенецу, который, склонившись над картой, вычерчивал красным карандашом ломаные линии, намечая маршрут, по которому им предстоит идти: — Когда прибудет смена?
— Как вам известно, в пути два эшелона, — отозвался Фолькенец, не отрываясь от своего дела, — ремонтный поезд и состав с еще одним батальоном. Одна рота сменит ваших солдат.
— Я уже приказал Михалеску сразу отправляться в плавни.
— Разумно. Этим вы сделали ему щедрый подарок!
— Да, он воспрянул духом.
Штуммер продолжал мрачно смотреть вдаль.
— В эти проклятые болота человека можно загнать только под угрозой смертной казни, — сказал он со вздохом.
— Хотите — оставайтесь… — предложил Фолькенец искренне дружеским тоном.
— В самом деле, — поддержал Леон, — вы вполне можете вернуться в Одессу с ремонтным поездом.
— Нет уж! Я пойду вместе с вами, — решительно возразил Штуммер.
— Не бойтесь, Штуммер, вас не обвинят в трусости, — сказал Фолькенец, не оборачиваясь. — Оставайтесь, пожалуйста!
— Господин полковник, я ничего не боюсь! И я привык выполнять свой долг до конца! — резко заявил Штуммер.
— Штуммер, вы обиделись? Господи, если бы я мог не пойти, то считал бы, что родился в сорочке! — пошутил Фолькенец, пытаясь разрядить обстановку.
Но Штуммер не принял шутки.
— Ну вот, — распрямляясь, сказал Фолькенец. — Как будто нам не грозит увязнуть в болотах. Мы пойдем тропами. Правда, придется сделать большой крюк, километров в пятнадцать, но зато минуем опасные участки…
Леон изучил взглядом замысловатую, много раз меняющую свое направление линию и невольно про себя отметил, что Фолькенец умеет постигнуть психологию противника. Конечно же, основная группа бежавших направилась на северо-восток, к лесам. Примерно через два-три часа карательный батальон прибудет в район плавней, и если солдаты займут неверные позиции, то сами окажутся под ударом.
— Наша судьба целиком зависит от нас, — сурово, как заклинание, произнес Фолькенец, перед тем как они двинулись в путь.
Михалеску проводил их до узкой тропинки, которая начиналась в отдалении, у насыпи, и исчезала в зеленой мгле плавней, строго приказал фельдфебелю Лаутяну, командовавшему группой солдат, охранять жизнь офицеров, и долго стоял, наблюдая за тем, как шевелится высокий камыш, поглотивший группу.
Глава десятая
Иногда жизнь тянется медленно и незаметно, годы, как кирпичи, которые кладут ленивые каменщики, ложатся впритык один к другому, одинаковые и неразличимые. Но в часы потрясений каждая минута, каждое мгновение вдруг растягиваются в бесконечность. Миновал всего лишь час, а кажется, что позади целая жизнь…
Федор Михайлович понимал, что плохо одетые, иззябшие, голодные юноши и девушки оказались в
