собственные. И тоже, небось, с кевларовыми стельками.
— Классная обувка, — уважительно прокомментировал он и тут же смутился. Шеветта взглянула на него, как на психа. На ее щеках блестели слезы.
— Заткнись, мудила! — рявкнул шагавший рядом Шитов; ствол пистолета болезненно ткнул Райделла в ямку между челюстной костью и правым ухом. — И чтобы больше ни слова!
Райделл скосился на русского придурка, подождал, пока рука с пистолетом уберется, и только тогда кивнул:
— О'кей.
Весь дальнейший путь прошел в полном молчании. Райделл украдкой поглядывал на Шитова и решал в уме сложную задачу: когда начистить морду этому сучьему потроху — сразу, как расстегнут наручники, или чуть погодя?
В тот момент, когда Шитов вытаскивал свою долбаную пушку из Райделлова уха, Райделл заметил через его плечо какого-то парня, заметил безо всякого интереса — ну парень себе и парень. Высокий, крепкий, длинноволосый, вылез из узкой, не шире фута, двери, и даже не дверь это, а щель какая-то, вылез и стоит, моргает, то ли от яркого света, то ли от удивления.
Райделл не относился как-нибудь там по-особому ни к иммигрантам, ни к черным, ни к голубым — пусть себе хоть зеленый в крапинку, был бы человек хороший. Это, к слову сказать, сильно выручило его при поступлении в Полицейскую академию — прогнали его через все ихние тесты, увидели, что не расист парень, ни вот на столько не расист, и взяли — несмотря на очень грустные отметки в школьном аттестате. Райделл и вправду не был расистом, только не из каких-нибудь там идейных соображений, а так, по житейскому смыслу. Ну, на кой, спрашивается, быть расистом, если от этого никакой радости, одни заморочки? Ясно же, что люди никогда не вернутся назад, не будут жить, как жили когда-то; а даже и случись такая невероятная вещь — что бы в том хорошего? Тогда бы, небось, не по одной станции долбили пятидесятничный хэви-металл, а по всем, двадцать пять часов в сутки. И кто бы, спрашивается, жарил монгольский шашлык? Да и вообще, что толку думать о такой бредятине, когда в Белом доме сидит черная баба?
Однако сейчас, когда они с Шеветтой Вашингтон пробирались между бетонных надолбов, взмахивая руками в идиотском общем ритме, ни дать ни взять детский сад на прогулке, черт бы побрал эти наручники, Райделл не мог не признать, что некоторые конкретные иммигранты и негры его достали. Сильно достали. И Уорбэйби с его вселенской скорбью и постной, как у телевизионного проповедника, харей. И Фредди этот самый, технический, в рот его и в ухо, консультант. Отец, царствие ему небесное, на дух не переносил таких вот типов, скользких и хитрожопых; «ублюдки сраные» — так он их называл, любимое папашино выражение. А уж Шитов и Орловский — посмотришь на них и сразу поймешь, что имел в виду дядя, который в Африке воевал, когда рассказывал про дубин, у которых голова хрящом проросла.
И вот он, пожалуйста, Фредди тот драгоценный, — привалился задницей к радиатору «Патриота» и дергает башкой в такт какой-то там из наушников мелодии, а по краям его кроссовок бегут красные буковки, слова песни или там что. Этот-то под дождь не вылезал, в машине отсиделся, вон ведь, все у него сухонькое, и рубашка эта пистолетная, и необъятные портки.
И начальничек его, Уорбэйби, в стеганом этом пальто и в шляпе, нахлобученной почти на глаза. Почти на эти сраные ВС-очки. Широкий, как шкаф, только нормальный шкаф сам по себе стоит, а этот на тросточку опирается.
Нос к носу с «Патриотом» стояла неприметная такая серенькая машинка размером с океанский лайнер; армированные покрышки и графитовая решетка на радиаторе прямо-таки кричали каждому любопытному: «КОПОВОЗКА». И любопытные были — несмотря на поздний (или уже ранний?) час, они стояли среди бетонных надолб, сидели на ящиках и продуктовых тележках. Дети, пара мексиканок — поварихи, наверное, судя по волосам, затянутым сетками. Крепкие, угрюмого вида мужики в грязных робах опирались на лопаты и швабры. Никто не подходил особенно близко, просто смотрели — и все, на лицах подчеркнутое безразличие, обычное поведение людей, наблюдающих за работой копов.
На переднем пассажирском сиденье полицейского броненосца клевал носом еще один блюститель закона.
Русские сомкнули строй, зажали Райделла и Шеветту в плотные клещи; Райделл чувствовал, что собравшаяся толпа их нервирует. А вот не хрен было выставлять свою машину на всеобщее обозрение.
Теперь, когда Шитов шагал совсем рядом, стало слышно, как поскрипывает под его рубашкой броня. Он благоразумно припрятал пистолет и, как и подобает настоящему ков бою, не выпускал изо рта китайскую «Мальборо».
И куда же теперь? В полицейскую машину? Да нет, вроде бы к «Патриоту». Лучезарная улыбочка Фредди прямо напрашивалась на хороший удар каблуком, зато Уорбэйби глядел на приближающуюся процессию с чуть ли не большей, чем обычно, скорбью.
— Снимите с меня эту хрень.
Райделл сунул Уорбэйби под нос охваченное тонким стальным ободком запястье; рука Шеветты Вашингтон дернулась вверх. Стоило зрителям заметить наручники, как их безразличие словно ветром сдуло; послышался негромкий угрожающий рокот.
Уорбэйби повернулся к Шитову.
— Добыл?
— Да. — Шитов похлопал себя по груди. — Здесь они, как миленькие.
— Вот и прекрасно, — кивнул Уорбэйби.
Он взглянул на Шеветту, на Райделла и наконец повернулся к Орловскому.
— Сними с него наручники.
Орловский взял Райделла за запястье и сунул в прорезь наручника магнитный ключ.
— Садись в машину, — скомандовал Уорбэйби.
— Они не читали ей «миранду», — запротестовал Райделл.
— Садись в машину. Ты же у нас водитель, или забыл?
— Скажите, мистер Уорбэйби, она что, арестована?
Фредди мерзко хихикнул.
Шеветта протянула Орловскому свое, все еще закованное, запястье, но тот уже засовывал магнитный ключ в карман.
— Райделл, — печально вздохнул Уорбэйби, — садись в машину. Мы тут больше не нужны.
Правая дверца серой машины распахнулась; полицейский (полицейский?), дремавший прежде на пассажирском сиденье, вышел наружу и потянулся. Черные ковбойские сапоги, длинный, угольно-черный плащ. Светлые волосы, не короткие и не длинные. От уголков рта — глубокие, словно стамеской вырубленные морщины. Бесцветные, водянистые глаза. Тонкие губы широко разошлись в улыбке, сверкнули искорки золота.
— Это он. — Голос Шеветты Вашингтон срывался. — Он убил Сэмми.
И тут высокий длинноволосый парень — тот самый, которого Райделл видел на мосту, только теперь он был на велосипеде — с разгона врезался в спину Шитова. Старый ржавый велосипед с крепким стальным багажником перед рулем тянул на добрую сотню фунтов, столько же, а то и больше, весил металлолом, набитый в глубокую корзину переднего багажника, еще две сотни — сам лихой велосипедист. Шитов негромко хрюкнул и рухнул на капот «Патриота»; Фредди подпрыгнул, как ошпаренная кошка.
Длинноволосый парень, похожий сейчас на взбесившегося медведя, перелетел через руль, упал на Шитова сверху и начал молотить его мордой о капот. Рука Орловского метнулась к пистолету, но в тот же момент Шеветта выхватила из ботинка отвертку и саданула его в спину. Бронежилет, конечно, не прошибла, но от удара коп качнулся.
Безгильзовые боеприпасы и плавающий затвор обеспечивают невероятную скорострельность. Надсадный, душераздирающий вой, издаваемый современным оружием при автоматической стрельбе, ничуть не похож на ритмичный перестук древних пулеметов и автоматов.
Первая очередь ушла в темное ночное небо; Шеветта Вашингтон повисла на правой руке Орловского. Орловский попытался повернуть ствол в ее сторону, но не сумел — вторая очередь полоснула в сторону моста. Из толпы раздались испуганные крики, люди хватали и прятали детей.
