К тому времени кучу хвороста охватило адское пламя.
Из чрева костра изредка вылетали голубые молнии. Но это продолжалось недолго.
Жар огня припекал даже там, откуда, скорчившись на земле, Смед наблюдал за происходящим. Столб пламени продолжал бесноваться, но это зрелище почти не действовало на Смеда. Пожалуй, он ощущал только печаль.
Костер прогорал долго, весь остаток дня. В полночь Тимми пошел посмотреть, как там дела. Вернувшись, он сказал, что под пеплом полно углей и подойти близко к дереву невозможно.
На следующее утро они отправились туда все вместе. Смед был поражен. Дерево по-прежнему стояло на месте. Без листьев, с обугленным стволом, но стояло. Серебряный Клин, словно око дьявола, тускло мерцал на уровне человеческого роста. Как бы близко они ни подходили, никакой реакции на их присутствие не было.
Но достаточно близко подойти было нельзя, жар, все еще сохранившийся под пеплом, становился невыносимым. Они натаскали воды из речки и долго лили ее на пепел, пока не образовалась тропинка. Тимми Локан подобрал подходящую для рычага палку и сам вызвался вытащить Клин.
– Не могу поверить, – прошептал Талли, когда Тимми налег на рычаг, а дерево никак не среагировало. – Просто никак не могу. Чертова штука почти в наших руках! Мы действительно до нее добрались!
Тимми пыжился изо всех сил, сыпал проклятиями, но у него ничего не получалось.
– Эта дрянь даже на мизинец не сдвинулась, – прорычал он. – О черт!
Клин вдруг выскочил из ствола, словно пробка из бутылки. Тимми дернулся, пытаясь схватить его, когда тот пролетал мимо, и на мгновение притронулся к нему левой рукой, но тут же выронил и дико завопил.
– Ой, черт! Эта дрянь горячее огня!
Он подбежал к ним, продолжая орать от боли, сунул руку в бадью с водой. Его ладонь вся покраснела, на глазах покрылась волдырями.
Рыбак лопатой выудил кусок серебра из пепла.
– Поосторожней, Тимми. Сейчас я его швырну в воду.
– Но моя рука…
– Один черт, при сильных ожогах от воды только вред. Вали-ка в лагерь. Там у меня есть мазь, от которой тебе будет куда больше проку.
Тимми вытащил руку из бадьи, Старый Рыбак бросил туда Клин. Вода зашипела, по ней пошли пузыри.
– Понесешь бадью, Смед, – распорядился старик. Тут Талли словно проснулся и тихо сказал:
– Нам лучше делать отсюда ноги. По-моему, оно начинает приходить в себя.
На фоне неба это было видно не очень отчетливо, но, похоже, на кончиках невесть как уцелевших прутьев дерева заплясали крохотные голубые блики.
– Наверно, жар перестал попадать через раскаленный Клин в сердцевину ствола, – сказал Рыбак. – А ну, валим отсюда, парни.
Все четверо мгновенно превратились в бешено мелькавшую мешанину рук и ног.
Смед оглянулся, только оказавшись под защитой леса. Как раз в этот момент дерево испустило свирепый разряд, направленный наугад. Вспышка почти ослепила его, высоко к облакам взметнулся пепел. Боль, отчаяние и… что-то похожее на скорбь? Вихрь исходивших от дерева чувств захлестнул его, взметнулся и опал моросящим тихим дождем. Сердце Смеда наполнилось смутным ощущением вины, по лицу потекли слезы.
Старый Рыбак, запыхавшись, влетел в лагерь. Он далеко обогнал Талли. Тот даже был смущен тем, как шустро старик его обставил.
– До сумерек еще далеко, – отдышавшись, сказал Рыбак. – По-моему, нам пора убираться отсюда. Дай- ка взглянуть на твою руку, Тимми.
Смед тоже посмотрел на нее через плечо Рыбака. Рука выглядела ужасно. Похоже, Рыбаку она сильно не понравилась. Старик выругался, вгляделся повнимательней, нахмурился и снова выругался.
– Одной мази тут мало. Надо будет набрать трав для припарок. Штука оказалась горячее, чем я думал.
– Печет, как в аду, – простонал Тимми. В глазах у него стояли слезы.
– После примочек полегчает. Смед, будешь доставать Клин из бадьи, не вздумай до него дотрагиваться. Бросишь на то старое одеяло и завернешь как следует. Думаю, никому не стоит его касаться.
– Почему? – заволновался Талли.
– Потому что он обжег Тимми куда сильней, чем должен бы. Потому что он начинен зловредными колдовскими чарами и нам, может, вообще не надо было путаться в это дело.
Когда Рыбак ушел за травами, Смед сделал, как ему было сказано. Перевернув бадью, он концом палки передвинул Клин на одеяло.
– Послушай, Талли, – сказал он. – Посмотри сам. Эта дрянь все равно горячая, хотя побывала в воде. Если провести рукой сверху, тепло становится на расстоянии фута.
Тот проверил; на его лице появилось встревоженное выражение.
– Заверни-ка эту железку получше, – посоветовал он, – завяжи потуже и засунь в самую середину мешка.
Вот как? Значит, Талли не собирается нести Клин сам? Не хочет все время держать его в поле зрения? Это было подозрительно.
– Слушай, помоги мне тут немного, – вдруг попросил Талли. – Мне одному никак не затянуть мешок потуже.
Смед кончил упаковывать сверток с Клином и подошел к брату, поняв по его голосу, что тот хочет ему кой о чем шепнуть.
Когда они затолкали барахло в мешок, умяли его и перевязали веревкой, Талли пробормотал:
– Я решил ничего не делать на обратном пути. Оба могут еще понадобиться. Разберемся с ними попозже, уже в городе.
Смед кивнул. Он вовсе не собирался сообщать братцу, что передумал, а только лишний раз поклялся про себя сделать все, чтобы Тимми, Рыбаку, да и ему самому от продажи Серебряного Клина досталась честная доля.
Он-то знал, какие мыслишки копошатся в голове Талли. Братца не устраивал даже тот небывалый фарт, что им уже привалил. Он хотел использовать Рыбака и Тимми как вьючных ослов. Пусть только доволокут до города свою часть поклажи. А уж там он сумеет с ними разделаться.
Смед сильно подозревал, что Талли не захочет поделиться добычей даже с ним.
Глава 20
Наш костер догорел почти дотла. Только угольки кое-где продолжали тлеть под золой. Время от времени маленький язычок пламени выстреливал вверх, плясал несколько секунд, а потом умирал. Я лежал и смотрел на звезды. Большинство из них были мне давно знакомы, но почти все чуть сдвинулись со своих мест. Созвездия выглядели какими-то скособоченными.
Ночь стояла как раз такая, чтобы загадывать желания, считая падающие звезды. На моем счету уже семь.
– Тебя что-то беспокоит? – вдруг спросил Ворон.
Я вздрогнул от неожиданности. Это были первые слова, которые он сказал после обеда. Мы вообще мало разговаривали.
– Как-то не по себе, – вяло ответил я.
Я давно не следил за временем. Не имел ни малейшего понятия ни где мы находимся, ни куда направляемся. Все эти чертовы дороги слились в одну-единственную, уводящую нас все дальше от дома, на юг.
– И несомненно, удивляешься, что тебя сюда занесло?
– Да нет. Сам на это напросился. Меня больше беспокоит, что мы едем крадучись, словно воры. Не люблю. Могут и принять за вора.
Не стал я ему объяснять, что еще больше мне не по душе такие места, где единственный человек, с которым можно поговорить, – это сам Ворон. И если с ним что-нибудь случится… Вот что на самом деле беспокоило меня больше всего.
