Однако все трудности и неудобства меркнут перед осознанием великой миссии Наблюдателей, которые первыми высаживаются на новооткрытые планеты, чтобы наблюдать за их жизнью глазами аборигенов, собирать информацию и облегчать работу группам разведки и контакта, идущим следом.
Один Наблюдатель, закончивший курс обучения, приходится на десять миллионов собратьев, не удостоившихся этой чести, что само по себе дает Наблюдателям право ощущать себя членами высшей касты. Хотя данный факт и не является основанием для того, чтобы смотреть на других свысока.
Собратья вообще никогда не смотрят друг на друга свысока, и каждый одинаково гордится тем местом, которое он занимает в обществе, и тем делом, которое он исполняет.
И молодой Наблюдатель тоже хотел не просто отличиться перед коллегами, но и спасти экспедицию от вечного позора, который ждал ее в случае бесславного возвращения. Хотя даже и в этом случае никто из собратьев, конечно, не стал бы смотреть на вернувшихся свысока, и они могли бы по-прежнему гордиться своим местом и своим делом.
Вечный позор сам по себе, а повседневная гордость сама по себе, и эти понятия в сознании собратьев никак не пересекаются. Однако вечного позора все равно лучше избегать, поскольку в нем, как ни крути, нет ничего хорошего.
Исходя из этих соображений, экипаж большинством голосов постановил экспедицию продолжать, а резервного Наблюдателя готовить к высадке, не прекращая усилий по приведению в чувство его травмированного коллеги. И так как по пути к планете № 6 привести коллегу в чувство не удалось, в назначенный день резервный Наблюдатель предстал перед парадным строем собратьев. Подняв левую конечность к звездному небу и возложив правую на изображение родины, Наблюдатель повторил слова клятвы, которую впервые произнес у подножия трона Всемогущего Главного Собрата в день окончания учебы:
– Клянусь выполнять священную миссию Наблюдателя, как велит Устав, не отступая ни на шаг и не забывая ни слова, дабы не причинить вреда никому из аборигенов и не уронить репутации и достоинства цивилизации Собратьев, само существование которой должно оставаться тайной до тех пор, пока не настанет срок. Если же я нарушу эту клятву, то пусть не увижу я своего тела и родной звезды во веки веков и буду томиться в холодной темнице процессора в мрачном чреве микробота до тех пор, пока он не заржавеет и не рассыплется в прах. Да будет так!
– Да будет так! – эхом повторили коллеги, и взгляду Наблюдателя предстал микробот на выдвижной подставке под увеличительным стеклом.
Увеличение было достаточным, чтобы разглядеть крошечные окуляры, телескопические антенны, органы движения и выпуклость в центре, под которой был скрыт тугой сгусток молекул объемом в миллион кубических микрон.
Природа слишком расточительна. Она делает все с большим запасом, и оттого мозг разумных существ имеет весьма внушительные размеры. Если же подойти к делу рационально, то сознание разумного индивида – все эти бесчисленные миллиарды нейронных связей – спокойно может поместиться в биопроцессоре размером меньше макового зернышка.
К сожалению, собратья пока не умели копировать сознание без потерь. При переносе разума в процессор нейронные связи в мозгу уничтожались и могли быть восстановлены только при обратной операции. На время отсутствия разума в мозгу тело сохранялось в саркофаге, в который и возлег резервный Наблюдатель, когда все приготовления были закончены.
– Счастливого пути тебе, собрат! – восклицали коллеги, и лица их были светлы от сознания сопричастности к великой миссии.
Наблюдатель махал им в ответ конечностями до тех пор, пока не настало время замереть в неподвижности.
В саркофаг с негромким шипением просочился сонный газ, и Наблюдатель перестал что-либо чувствовать.
Когда он очнулся, его ощущения были примерно такими же, как у человека, потерявшего руки и ноги, при первой примерке протезов. Да нет, пожалуй, еще хуже. Наблюдатель совершенно не владел своим телом – хотя бы потому, что у него теперь не было тела. Был суррогат – рабочие органы микробота, но ведь микробот трудно сравнить даже с насекомым. Он меньше самой крохотной тли, и хотя в инструкции написано, что его органы адаптированы к потребностям разумного существа, верилось в это с трудом.
Наблюдатель никак не мог сфокусировать взгляд. Это было труднее, чем перетаскивать с места на место груз тяжелее себя весом. Когда удалось наконец наладить приемлемое фокусное расстояние, примерно одинаковое в обоих окулярах, оказалось, что микробот страдает расходящимся косоглазием. Совместить изображение в обоих «глазах» оказалось еще более трудной задачей, особенно если учесть, что картинка почему-то проецировалась вверх ногами. А когда в одном окуляре удалось ее перевернуть, стало еще хуже, потому что другой окуляр оказался упрям и ни за что не хотел работать как надо.
Совладав в конце концов с окулярами, Наблюдатель возблагодарил небо за то, что ему не надо прямо сейчас пускать в ход органы движения. Для доставки микробота-разведчика на планету существует кокон – тоже микробот, только побольше размером, но с менее мощным процессором. Он сам обо всем позаботится.
Наблюдателю надо было только наладить слуховой канал и систему дальней связи. То и другое работало исправно, хотя у Наблюдателя было такое ощущение, что, двигая волоски-антенны, он ворочает тугие рычаги или тяжеленные балки.
– Как себя чувствуешь, собрат? – запросили его по каналу дальней связи.
– Спасибо, отлично, – ответил он, чувствуя, как тяжело шевелить несуществующим языком.
– Готов к отправке? – донесся следующий вопрос.
– Готов, – сообщил Наблюдатель, но в его ответе не было должного энтузиазма.
Энтузиазм куда-то пропал, и даже гордость от осознания своей великой миссии не давала о себе знать. Остался только страх, который сделался нестерпимым, когда на Наблюдателя снова навалилась темнота. Это одна за другой смыкались над микроботом-разведчиком оболочки кокона.
3
Господин Хари Годзиро, добропорядочный токийский бизнесмен, известный в узком кругу посвященных как действующий предводитель Якудзы – грозной японской мафии, наводящей страх на непокорных, – никогда не бывал в России и почти ничего о ней не знал. Иначе футляры, в которых хранился драгоценный манускрипт, собственноручно написанный его прадедом, наверняка напомнили бы ему русскую матрешку.
Однако поскольку он никогда не видел матрешки, футляры оставили господина Годзиро равнодушным и даже более того – вызвал у него раздражение, поскольку мешали добраться: до текста, в котором могло быть упомянуто место, где спрятаны сокровища, исчезнувшие неизвестно куда после смерти автора дневника.
Прадед господина Хари Годзиро возглавлял Якудзу с 1913 года, после гибели своего отца, смерть которого была окружена туманом тайн и недомолвок. Говорили, будто его убил некий ниндзя, умеющий пробивать пальцем стены и зажигать взглядом дома. Но Хари Годзиро в это не верил, потому что никогда не видел ничего подобного своими глазами. А то, чего господин Годзиро не видел своими глазами, он искренне считал несуществующим или по меньшей мере сомнительным.
Правда, сокровищ прадеда он тоже никогда не видел своими глазами, однако в их существовании нисколько не сомневался, чем нарушал стройную логику своего мировоззрения.
Углубившись в чтение, господин Годзиро обнаружил, что дневник его прадеда наполнен в основном философскими рассуждениями о жизни и смерти, о любви и ненависти, о бренности всего земного и тщете дел мирских.
Проникшись духом поэмы, грозный Хари Годзиро пустил слезу и решил тоже написать что-нибудь подобное для потомков. Несколько обиженный на предка за то, что бренные сокровища не удостоились места на страницах дневника, он тем не менее почтительно склонил голову перед его памятью и с
