бесчувственным болваном, которого легко убедить в чем угодно и который готов на самопожертвование, нет, она делает меня Элриком из Мелнибонэ и заставляет меня безумно страдать…
– Мой повелитель разговаривает вслух сам с собой, и мысли его мрачны. Поговори лучше со мной, и я помогу тебе справиться с ними.
Узнав этот нежный голос и удивившись, Элрик быстро повернулся и увидел Заринию. Она стояла перед ним, вытянув вперед руки с выражением любви на молодом лице. Он сделал шаг ей навстречу, но остановился и сердито сказал:
– Когда ты сюда приехала? Зачем? Я же говорил, чтобы ты оставалась во дворце отца в Карлааке, пока с этим не будет покончено. Если только это случится.
– Если только это случится… – повторила она, уронив руки и пожав плечами. Хотя она была еще очень юна, но со своими полными алыми губами и длинными черными волосами держала себя как принцесса и казалась старше своих лет.
– Не спрашивай меня об этом, – резко сказал он. – Мы здесь об этом предпочитаем не говорить. Лучше ответь на мой вопрос: как и зачем ты здесь оказалась? – Он знал, каким будет ее ответ, а говорил лишь для того, чтобы продемонстрировать свое недовольство, которое было следствием страха за нее, – она оказалась сейчас всего в нескольких шагах от опасности – опасности, от которой он уже избавлял ее.
– Я прибыла сюда с двумя тысячами воинов моего кузена Оплука, – сказала она, с вызовом тряхнув головой, – который присоединился к защитникам Ухайо. Я приехала, чтобы быть рядом со своим мужем, если ему может потребоваться утешение. Боги знают, что у меня почти не было возможности выяснить это!
Элрик мерил шагами комнату.
– Я люблю тебя, Зариния, и поверь: будь у меня малейшая возможность, то я был бы сейчас с тобой в Карлааке. Но такой возможности у меня нет. Ты знаешь мою роль, мою судьбу, мой рок. Своим приездом ты несешь мне печаль, а не помощь. Если это дело завершится удачно, мы встретимся снова в радости, а не в страданиях, как теперь. – Он подошел и обнял ее. – Ах, Зариния, не нужно было нам вообще встречаться, не нужно было соединять наши судьбы. В такое время мы можем только приносить боль друг другу. Наше счастье было таким коротким…
– Если мое присутствие причиняет тебе боль, значит, от этого никуда не деться, – тихо сказала она. – Но если тебе потребуется утешение, я буду рядом, мой повелитель.
Он тяжело вздохнул.
– Это слова любви, моя дорогая, только вот сказаны они не во времена любви. Я пока забыл о ней. Попробуй сделать то же самое, и мы оба сможем избежать ненужных осложнений.
Она, подавляя в себе гнев, медленно отошла от него и с едва заметной ироничной улыбкой указала на кровать, где лежал Буревестник.
– Я вижу, другая твоя любовница по-прежнему разделяет с тобой ложе, – сказала она. – И теперь у тебя даже нет потребности освободиться от нее, поскольку этот черный властелин Нихрейна дал тебе оправдание, чтобы ты мог никогда не расставаться с ним. Судьба – так ты это называешь? Судьба! Чего только не совершали мужчины во имя судьбы! А что такое судьба, Элрик, ты можешь ответить?
Он покачал головой.
– Поскольку ты задала этот вопрос в гневе, я не буду на него отвечать.
Внезапно она воскликнула:
– Ах, Элрик, я проделала такой длинный путь, чтобы увидеть тебя. Я думала, ты обрадуешься. А мы говорим с ненавистью.
–
– Как скажешь.
Она вернулась в маленькую комнату по соседству.
Глава третья
– Мы говорим только о поражении! – прорычал Карган из Пурпурных городов, ударив кулаком по столу. Казалось, даже борода у него дымится от гнева.
К рассвету в зале совещаний остались всего несколько офицеров, сумевших побороть усталость. Карган, Мунглам, кузен Элрика Дивим Слорм и лунолицый Дралаб из Таркеша продолжали разговор о тактике грядущего сражения.
Элрик спокойно ответил ему:
– Мы говорим о поражении, Карган, потому что мы должны быть реалистами. Разве нет? Если поражение неизбежно, то мы должны спастись, сохранить наши силы для нового сражения с Джагрином Лерном. У нас не будет сил для еще одного генерального сражения, поэтому мы должны воспользоваться нашим знанием течений, ветров и территории, чтобы нападать на него из засад на земле или на море. Таким образом нам, может быть, удастся деморализовать его воинов и убить гораздо больше врагов, чем враги убьют нас.
– Хорошо, я принимаю твою логику, – неохотно пробормотал Карган, которого этот разговор явно приводил в беспокойство, потому что если генеральное сражение будет проиграно, это будет означать потерю острова Пурпурных городов, а за ним и материковых королевств – Вилмира и Илмиоры.
Мунглам, изменив свою позицию, проворчал:
– А если придется отступать, значит, будем отступать – лучше гнуться, чем ломаться, но потом возвращаться с других направлений, атаковать, сеять замешательство в рядах врага. Я так думаю, что нам придется двигаться быстрее, чем мы можем, поскольку мы будем измотаны, а при недостатке продовольствия… – Он слабо улыбнулся. – Простите мне мой пессимизм. Боюсь, что он совсем не к месту.
– Нет, – сказал Элрик. – Мы должны смотреть правде в лицо, если не хотим, чтобы нас застали врасплох. Ты прав. А чтобы обеспечить нам пути отступления, я уже послал отряды во Вздыхающую пустыню и Плачущую пустошь – они оборудуют там склады провизии и оружия. Если нам придется отступить до пустынь, то мы окажемся в более благоприятном положении, чем Джагрин Лерн. При этом мы исходим из предположения, что для распространения власти Хаоса им потребуется какое-то время, а его союзники из Высших Миров не обладают абсолютной мощью.
– Ты рассуждаешь здраво… – сказал Дивим Слорм, криво улыбаясь и поднимая скошенные брови.
– Да, но есть вещи, которые невозможно предусмотреть, потому что если мы в конечном счете будем полностью поглощены Хаосом, то никакой нужды в дальнейших планах нет. Так что мы рассчитываем на иные реалии.
Карган тяжело вздохнул и поднялся со стола.
– Больше обсуждать нечего, – сказал он. – Я иду спать. С завтрашним приливом мы должны выйти в море.
Все согласно вздохнули, встали, отодвинув стулья, и вышли из зала. В комнате, оставленной людьми, воцарилась тишина, нарушаемая лишь шипением ламп да шуршанием карт и бумаг на сквозняке.
Когда поздно утром Элрик поднялся, Зариния уже встала и была одета в платье из ткани с золотой нитью, поверх которого был наброшен длинный серебристый плащ с черной оторочкой, ниспадающий с плеч до самого пола.
Он умылся и позавтракал приготовленными ею плодами с пряностями.
– Зачем ты так нарядилась? – спросил он.
– Чтобы проститься с тобой в гавани, – ответила она.
– Если ты говорила вчера то, что думаешь, то тогда тебе стоило бы надеть траурное красное платье, – сказал он, а потом, смягчившись, прижал ее к себе. Он обнял ее со всей силой отчаяния, потом отстранился, взял ее пальцами за подбородок, приподнял лицо и заглянул в глаза. – В наши трагические времена, – сказал он, – почти не остается времени для любви и добрых слов. Любовь должна быть глубокой и сильной, она должна проявляться в наших действиях. Не жди от меня ласковых слов, Зариния, просто вспомни наши прошлые ночи, когда наша безмятежность нарушалась лишь стуком сердец.
Сам он облачился в мелнибонийское военное убранство – нагрудный доспех из сверкающего черного металла, куртку черного бархата с высоким воротником, черные кожаные штаны, ниже колен заправленные в высокие сапоги тоже черной кожи. На плечи он набросил темно-красный плащ. На одном из его тонких
