– Ты можешь вести себя нормально?
– Когда я вижу этих ребят, у меня уши сворачиваются трубочками, – сказал Игнациус.
– Пожалуйста, никаких историй.
– Никаких историй не будет.
Он засмеялся. Ему было весело. Из-за дверей, ведущих в детскую, доносились дикие возгласы. Игнациус просунулся в щель. Пончик и Ботулин, разворотив постель, лупили друг друга подушками. Они визжали и прыгали от восторга. Летал белый пух, торчали ножки перевернутых стульев. А из опрокинутой керамической вазы, державшей камыш, натекла вдоль паласа извилистая черная лужа. Оба вдруг замерли, увидев его: возбужденные, потные, испуганные, взъерошенные.
– Обливаться чернилами намного интереснее, – сказал Игнациус.
Прикрыл легкую дверь.
Сразу же возник тот тип, что пытался обнимать Аню.
– Никакого просвета, как глухая, наверное, лесбиянка, – доверительно сообщил он. – Я уже нарывался на таких, ну ее в задницу. Проще снять вон тех дур, сами разденутся. Морды, правда, у них керосиновые. Хрен с ним, в темноте не видно.
Он явно принимал Игнациуса не за того. От бесцветных, липких волос его разило духами.
– Пошел ты – туда-сюда, – довольно вяло сказал Игнациус.
Тип отвалил челюсть.
– А чего?
– Ничего.
– Выступать будешь?
– Просто тошнит.
– Ногами давно не били?
– Договорились, – сказал Игнациус. – Подожди меня на улице, я – сейчас…
Немедленно вынырнул откуда-то запаренный ушастый Жека.
– Говорят, ты сегодня на всех кидаешься? Это – Леша Градусник, он мне трехтомник Лондона сделал… Слушай, твоя улица, оказывается, находится на Петроградской. Точно выяснил – в справочнике ее нет. Где-то возле трамвайного парка, пересекается с Маркова. Знаешь, что?
– Что?
– Федя Грун спрашивал о том же самом.
– Удалось что-нибудь выяснить?
– К сожалению, нет… Имей в виду, Александр, шестого все должно быть на высоком идейно- художественном уровне. Я иду вслед за тобой. Есть договоренность. Ты – понял? А теперь – разменяй сто рублей…
– Откуда? – вторично пожал плечами Игнациус.
– Представляешь, этот жмудик клянется, что – нет мелких денег. Он мне должен червонец. Ведь замотает, я его знаю. Или, может, одолжишь полтинник до вторника?
– Выгони ты их всех к чертовой матери, – сказал Игнациус.
– И в самом деле кидаешься, – удивился Жека.
«Я гляжу на эту печальную розу и думаю о тебе», – возвещали колонки. Игнациус пересек душную комнату и сел рядом с Аней.
– Мы не виделись три недели, – пробормотал он.
Она обернулась:
– Двадцать два дня.
– Ты тоже считаешь?
– Конечно.
Игнациус слабо кивнул.
– Никто не знает, где находится Сонная улица, – сказал он.
– Вот и хорошо.
– Телефона у тебя тоже нет?
– Разумеется, – ответила Аня.
– Как же я тебя найду?
– А ты уверен, что надо?
Игнациус даже вздрогнул.
– Тогда найдешь, – сказала Аня приветливо.
– А она вообще существует, эта Сонная улица?
– Я там живу, в доме четырнадцать.
– А квартира?
– Лучше все-таки не приходи…
Игнациус отодвинулся. Опять то же самое. За отогнутой шторой взмахивал крыльями фантастический густой снегопад. Вязь снежинок крутилась и – вдруг замирала. Танцевали крупные хлопья. Было ясно, что жизнь на сегодня заканчивается. Эмма, объятая Стасом, смотрела на них, распахнув злые глаза. Валентина, напротив, демонстративно не замечала. Лакированные юноши, присев перед ней, вскрывали громадную коробку конфет. При этом тоже – оглядывались. Игнациус чувствовал, что проигрывает важные семейные баллы. Вероятно, теперь придется соглашаться на Стаса. Впрочем, наплевать.
– Сигарету? – предложил он.
– Нет, – ответила Аня. – Но если ты хочешь позвать меня, скажем, на кухню и попытаться поцеловать, то это можно сделать без всякого надуманного предлога.
– А ты позволишь? – поинтересовался Игнациус.
– Разве об этом спрашивают?..
Тогда Игнациус взял на подоконнике воздушную чашку с дутым золотистым лотосом на боку, безразлично повертел ее перед собой и – разжал пальцы.
Чашка звонко разбилась.
– Я бы хотел, чтобы тебя никогда не было, – сказал он.
– Я бы тоже этого хотела, – сказала Аня.
Сеньора Валентина уже поднялась, раздувая хрящеватые ноздри, уже выгнула брови и твердо шагнула вперед, по-видимому, собираясь вмешаться, но в это время раздался грохот и возбужденные голоса в прихожей. Беспощадно отдернули шторы. Блистающая громадная снежность ошеломила комнату. Всхлипнув, разом заткнулся выключенный магнитофон. Замерли серые вспученные фигуры – недосогнув руки и туловища. Оказывается, Градусник, устав ждать на улице, вернулся и дал по физиономии Эритрину, который как раз надевал в прихожей дубленку. Дал очень сильно. Но не попал. Вместо этого залепил в цветное бра на стене и своротил его, выдернув с корнем шурупы. Эритрин не остался в долгу и ударил ботинком. В результате перестала существовать тумбочка под телефоном. Кстати, сам телефон – тоже. Вдруг стало тесно. Все сгрудились, словно в бане, на двух квадратных метрах прихожей. Толкались и говорили одновременно. Жека, посверкивая потной макушкой, объяснял, что так приличные люди не поступают. Они – у него дома. А у него дома так приличные люди не поступают. В свидетели он призвал Игнациуса. Игнациус подтвердил, что так приличные люди не поступают. Они – у него дома. Ну и так далее… Градусник, увидев его, попытался облапить и радостно завопил: Поехали к женщинам, Иннокентий!.. Куда ты меня притащил – козлы тут всякие… – Его с трудом оторвали и вытолкали на лестницу. Потом вытолкали вдогонку побледневшего Эритрина. Тот не хотел уходить, а, очутившись все-таки на площадке, устремился не вниз, как положено, а вверх, к чердаку.
– Пошли домой, – не разжимая презрительных губ, сказала сеньора Валентина.
Она была уверена, что все это подстроил Игнациус.
– Сейчас, – пробормотал он. Не обращая ни на кого внимания, очень быстро и крепко взял Аню за плечи. Она была теплая. Вытекал белый пар из форточки. – Я тебя найду, я обязательно разыщу тебя… Пожалуйста, не торопись, не решай ничего – сию же минуту…
– Только громче стучи, там звонок не работает, – сказала Аня.
Жека интеллигентно оттеснил ее в сторону:
– Собирайтесь, собирайтесь, ребята…
