чин.
— Мне? Боже милостивый!..
— Служи верой благодателю нашему, — изрек Дроктон и с горделивым видом наполнил кубок себе, затем динату. — За диадему Иоанна Цимисхия!
— Ты с нами?! Но это зелье и твой сан… как можно… мое вино мирское, не ровня… — промолвил Калокир.
Дроктон на сей раз придержал куколь, когда запрокидывал голову в новом взрыве смеха. Калокир смотрел, как подрагивает, словно пламя свечи на ветру, язычок во рту карлика, и сам улыбался, ощущая радостное облегчение. А монах, насмеявшись вдоволь, подмигнул, поднимая кубок, сказал:
— Осушим до дна! Согрешим и забудем, ибо грешить грех!
Полчаса спустя, проводив коротышку, счастливый динат распорядился, чтобы слуги приготовили все необходимое для дальней дороги. Он отправил Акакия в еще более долгий путь, в свой кострон, наказав тому перевезти красавицу Марию под надежной охраной из Фессалии в Андрианополь, не снимая с рук и щиколоток непокорной девы стальных цепочек.
С рассветом следующего дня Калокир был уже в седле своего вороного, и уже не томик библейского Нового завета лежал в его походной суме, а объемистая книга о таинствах военного искусства, трактат Маврикия «Стратегикон».
Несколько оторвавшись от свиты и обоза, ехал динат на запад, и за его спиной таял в дымке блистательный Константинополь, столичный город, в который Калокир надеялся вернуться триумфатом. А впереди ждал его другой город — жемчужина Македонии.
Он ехал и рассуждал: «Цимисхий обольстил Полиевкта обещанием вернуть церкви богатства, усеченные Фокой. А Дроктон… Дроктон — моя судьба. А может быть, он перст красавицы Феофано? Что, если именно этот монашек сгубил Порфирородного именем Романа, сгубил Романа именем Фоки, губит Фоку именем Цимисхия, погубит и Цимисхия… моим именем! Возможно такое? Допускаю, подозреваю его причастность ко многим таинствам. Дроктон против всех, в том смысл его бытия. Месть песчинки колоссам. Досягнуть бы трона с его помощью, сразу же его на куски… Калокир Солнцеродный… Христиане, да озарит вас василевс Калокир Солнцеподобный, Фессалийский-Первейший! И василисса Феофано?.. Нет, василисса Мария!»
…А между тем корабль купца Птолемея уже достиг византийской столицы.
Сам Птолемей, заметно одряхлевший, но счастливый, что сможет наконец обрести покой в родном краю, ослабевшими, трясущимися руками обнял плечи воина, который стоял на палубе впереди всех и пристально вглядывался в очертания обетованных берегов.
Светлые волосы молодого воина струились под ветром на кольчуге спины и плеч, щека и бровь рассечены шрамом, все его резко очерченное лицо потемнело от зноя и стужи минувших лет, а глаза лучезарны, как день, завершивший жестокие скитания.
Шептал Птолемей, обнимая воина:
— Благословенным будь! Тебя, а не бога благодарю, Твердая Рука! Без тебя, мой неистовый друг, не видать бы нам земли нашей.
Видавшие виды завсегдатаи шумной гавани и люди случайные сбежались поглазеть на купеческий парусник, вид которого вызывал у сгрудившихся на пристани бывалых моряков подлинное уважение.
Каждому, кто знал истинную цену трудных морских дорог, достаточно было лишь скользнуть взглядом по обшивке, по стволу мачты, по обломку одного из кольев-таранов на носу, по обветренным лицам приплывших на нем смельчаков, чтобы сразу догадаться о необычайности пережитых ими приключений и опасностей.
Не все ушедшие с отважным купцом несколько лет назад вернулись обратно. Об этом тоже нетрудно было догадаться, и множество добровольцев, сочувствуя почтенному мореходу, тут же вызвалось бескорыстно помочь ему разгрузить переполненные корабельные кладовые.
Мигом подкатили повозки, и работа закипела.
Только двое на корабле, казалось, были безучастны к происходящему: молодой светловолосый воин со шрамом на щеке, неподвижно сидевший под мачтой, и худосочный старик в кольчуге, висевшей на нем, как мешок на жерди.
Вдруг какой-то балагур признал купца:
— Ба! Граждане, да это никак Птолемей! Бродяга, ты ли это? Откуда пришел таким немощным?
— Я вернулся от норманнов, — объявил Птолемей, обводя соотечественников гордым взглядом.
— Как уцелел?
— Три года нас оберегал знак Олава, вождя норманнов. А после смерти его приходилось биться в пути.
— Биться с драконами? Без огненных труб?
— И не раз, — отвечал купец. — Простым оружием, борт о борт.
Восторженно загудела толпа.
Корабль поднимался в воде, освобождаясь от бремени груза, и обнажались черные и скользкие, будто масляничные, наросли морских трав выше днища, гроздья ракушек, диковинные шевелящиеся присоски.
Чайки с криком щипали их. Птолемей прошаркал ногами к мачте, опустился рядом с молодым воином. Долго сидел без движений, печальный и безмолвный.
Почтенный купец произнес наконец:
— Ты не передумал, Твердая Рука?
— Нет, — последовал краткий ответ.
— Глупо отказываться от своей доли.
— Я за ней не гонюсь. Уступи, что обещал, и ладно.
— Какой тебе прок в потрепанном и разбитом этом корабле?..
— Он еще хорош, — возразил Улеб.
— Одному тебе с ним не управиться, а других не нанять.
— Поищу попутчиков среди наших торговых людей, что обычно постоем у Святого Мамы. Там не найду, придумаю что-нибудь. На худой конец всегда можно обменять его на ладью поменьше. Уступи, словом.
— Чудной ты, Твердая Рука, ей-богу, чудной… Не всему должному на миру научил тебя Непобедимый.
— Вот его-то, Анита, надо бы мне повидать напоследок, — сказал Улеб. — Он поможет без лишнего шума обменять корабль на легкую ладью, если не найдется мне попутчиков. Жив-здоров ли Непобедимый, признает меня или нет?..
— Сам ты душой нездоров, — проворчал Птолемей под нос. — Мой тебе совет: бери корабль, меняй, продавай, поступай как знаешь, только беги отсюда, куда собирался, не мешкая. Для тебя, Твердая Рука, промедление опасно. Я же выручить не сумею, если вспомнят и схватят. Да и мне самому непоздоровится, когда узнают, кого укрывал.
— Не беспокойся, — сказал Улеб, — сейчас попрощаемся.
— Я велю Андрею оставаться у корабля, он тебе может понадобиться сегодня.
— Незачем это.
— Не упрямься, — сказал Птолемей. — Он посторожит, пока не вернешься из города. Ты ведь хотел наведаться к Непобедимому или уши мои ослышались? Кто бросает корабль без присмотра?
— Хорошо, — согласился Улеб, — пусть Андрей окажет мне эту услугу, коль настаиваешь. Прощай.
— Обрети свое счастье, Твердая Рука!
Минуту спустя Улеб проводил взглядом удалявшуюся вереницу груженых повозок, позади которых несли на носилках одряхлевшее тело купца-мореплавателя. Птолемей беспрерывно оборачивался и поднимал тощую, казавшуюся на расстоянии черной руку, а седая его голова покачивалась.
Улеб вздохнул. Теперь этот корабль его собственность.
Опустевшее судно было приковано к берегу двумя толстыми канатами. Солнечные стрелы ломались и вспыхивали на воде, все звуки сплетались в тягучую нить, и чудилось Улебу, что эта звучащая нить тянется, тянется, пронизав уши, и тепло забытого покоя обволакивало его, убаюкивало.
Он вздрогнул от прикосновения чьей-то руки к его плечу, мигом вскочил, бессознательно обнажил меч и открыл глаза.
