а если я это сделаю, дитя мое. чем ты расплатишься со мною?» И Магхара пылко пообещала: «Я отдам тебе все, что ты захочешь».
Рахне очень понравился такой ответ, и она превратила Магхару в настоящую красавицу. И когда Магхара возвратилась в свое селение, то все поразились ее красоте, и тот рогач с радостью взял ее в свой дом, и у них родилось много детей, и они счастливо прожили семь лет. А потом Рахна явилась Магхаре и спросила: «Ну что ж, ты целых семь лет прожила со своим любимым рогачом, довольна ли ты своей жизнью? Счастлива ли ты?» И Магхара ответила: «О да! Я очень счастлива!» И тогда Рахна сказала: «Настал час твоей расплаты со мной». Она огляделась, увидела, какой у них хороший каменный дом, увидела старшего сына Магхары и сказала: «Вот этого я забираю». Магхара умоляла Золоторогую не забирать ее первенца, но Рахна была непреклонна. И тогда Магхара схватила дубинку своего мужа и ударила Рахну. Она надеялась убить богиню, но дубинка в ее руках разлетелась в щепки. А Рахна в отместку взяла да и лишила Магхару всей ее красоты, а сама улетела, прихватив с собой старшего сына Магхары. Она унесла его в свою обитель, где вместе с нею живут еще четыре ветра, и назвала его Хеграз. Она воспитала его и сделала величайшим из воинов, когда-либо попиравших землю своими ногами. А из судьбы несчастной Магхары каждому следует извлечь урок: с судьбой никогда не стоит бороться, иначе можешь потерять то, что тебе более всего дорого.
Эрагон смотрел на сияющий край рогатого месяца, только что появившегося на востоке над линией горизонта и молчал. Потом попросил:
— Расскажи мне о ваших селениях, Нар Гарцвог.
— Что ты хочешь о них узнать?
— Расскажи, что сам захочешь. Я многое узнал, когда Насуада поручила мне проверить твои мысли и мысли Кхагры и Отвека, но запомнил не так уж много — я ведь никогда этого сам не видел. И мне хочется получить какую-то целостную картину, как-то связать воедино все, что я знаю.
— Ну, я бы многое мог тебе рассказать, — пророкотал Гарцвог. В его тяжелом взгляде появилась несвойственная куллам задумчивость, и он снова принялся ковырять в зубах осколком кости. — У нас, например, есть такая традиция: мы вырезаем на бревне морду какого-нибудь горного зверя и вкапываем это бревно возле своего дома, чтобы оно отгоняло злых духов. Таких бревен может быть несколько. А иной раз кажется, что они оживают. Особенно если в наше селение входит какой-то чужак; он сразу чувствует, что глаза всех этих зверей, вырезанных из дерева, смотрят на него, следят за ним… — Осколок кости замер в пальцах ургала, потом снова заходил туда-сюда. — А над дверью каждого дома мы вешаем намну. Это полоса ткани шириной с мою вытянутую руку. Намна всегда разрисована яркими красками, и рисунки на ней рассказывают историю семьи, проживающей в этом доме. Только самым старым и самым умелым дозволяется украшать намну новыми рисунками или ткать новую намну, если старая повреждена. — Гарцвог вытащил изо рта кость и спрятал ее в ладони. — А в долгие зимние вечера те, у кого уже есть семья, трудятся все вместе над изготовлением семейного ковра. На эту работу уходит не менее пяти лет, так что к тому времени, когда ковер бывает готов, ты уже точно знаешь, правильно ли ты выбрал себе самку.
— Жаль, что я так никогда и не видел ни одного из ваших селений, — заметил Эрагон. — Они, наверное, хорошо укрыты, да?
— Они хорошо укрыты, хорошо укреплены и хорошо защищены. Немногие из тех чужаков, которым удалось увидеть наши селения, остались в живых и сумели кому-то рассказать об этом.
Пристально глянув на кулла, Эрагон спросил несколько более настороженно:
— А как это ты сподобился так здорово выучить наш язык, Гарцвог? У вас что, кто-то из людей жил в плену? Или, может, вы держите людей в качестве рабов?
Гарцвог спокойно посмотрел на него и не моргнув глазом ответил:
— У нас нет никаких рабов, Огненный Меч. Знание об этом я получил, когда проник в мысли тех людей, с которыми сражался; а потом я поделился этими знаниями с другими рогачами из моего племени.
— Ты ведь немало людей убил, верно?
— Так ведь и ты убил немало ургралгра, Огненный Меч. Именно поэтому мы и должны быть союзниками, иначе моя раса не выживет.
Эрагон скрестил руки на груди.
— Когда Бром и я выслеживали раззаков, мы проезжали через Язуак, селение на берегу реки Нинор, и видели, что все его жители убиты, а их трупы свалены в кучу на центральной площади. И сверху в эту кучу было воткнуто копье, на котором висело тельце пронзенного насквозь грудного младенца. Это было самое ужасное зрелище, какое мне когда-либо доводилось видеть. И это ургалы убили всех этих людей.
— Еще до того, как у меня появились рога, — отвечал Гарцвог, — мой отец отправился в одно из наших селений, укрытое среди западных отрогов Спайна, и взял меня с собой. И когда мы туда добрались, то обнаружили, что все жители этого селения уничтожены — их пытали, жгли огнем, а потом прирезали. Это жители Нарды, узнав о появлении в тех краях ургалов, внезапно напали на наше селение, собрав большой вооруженный отряд, и никому из наших спастись не удалось… Да, мы любим войну больше, чем все другие народы, это истинная правда, Огненный Меч, но эта любовь к войне с давних времен не раз становилась причиной нашей гибели. Наши самки не считают рогача подходящим женихом, если он не доказал своего мужества в бою и не убил, по крайней мере, троих врагов. А какое упоение испытываешь во время битвы! Какую радость! Такой радости нам не дает ничто другое на свете! Но, несмотря на страсть к подобному проявлению доблести, мы прекрасно знаем о своих недостатках и понимаем: если мы так и не сумеем перемениться, Гальбаторикс попросту перебьет нас всех до единого, особенно если ему удастся покончить и с варденами. Кстати сказать, и ты сам, и Насуада ведь тоже будете продолжать убивать ургалов, если одолеете этого предателя с языком змеи, этого Гальбаторикса. Или я неправ, Огненный Меч?
Эрагон лишь коротко кивнул в ответ.
— Вот видишь. А потому не стоит и вспоминать о прошлом, о совершенных когда-то ошибках — это не принесет добра ни вам, ни нам. Если мы так и не сумеем забыть о чудовищных преступлениях прошлого, совершенных обеими нашими расами, мира между людьми и ургралгра никогда не будет.
— А как нам, людям, нужно будет относиться к ургалам, если мы победим Гальбаторикса, Насуада выделит вам земли, о которых вы просили, а лет через двадцать ваши дети снова станут убивать и грабить, совершая «подвиги», чтобы подобрать себе достойных супругов? Если ты вспомнишь историю своего народа, Гарцвог, то поймешь: так в итоге случалось каждый раз, когда ургалы подписывали с кем-то мирный договор.
Испустив тяжкий, скорбный вздох, Гарцвог ответил:
— Что ж, тогда остается надеяться, что за морем сохранились еще другие ургралгра, которые оказались мудрее нас, ибо если все случится так, как ты говоришь, то на этой земле нас больше не останется.
Больше они в ту ночь не разговаривали. Гарцвог свернулся клубком и вскоре заснул, лежа на боку и положив свою огромную голову прямо на землю. А Эрагон, завернувшись в плащ и прислонившись спиной к пеньку, еще долго сидел, глядя в небо, на медленно перемещающиеся звезды и то погружаясь в сон наяву, то снова из него выныривая.
К концу следующего дня они увидели впереди Беорские горы, сперва казавшиеся всего лишь призрачными тенями где-то на горизонте. Затем их острые грани, окрашенные в белое и пурпурное, стали видны более отчетливо, а по мере приближения вечера отдаленный горный хребет обрел наконец и вполне реальные черты. Теперь Эрагон уже мог рассмотреть темную полосу леса у его подножия и еще более широкую полосу значительно выше первой — сверкающие вечные льды и снега. Скалистые вершины гор выглядели совершенно неприступными; и ни одно дерево не росло на этих голых, серых скалах; даже снег не мог удержаться на их крутых склонах и весь ссыпался вниз. Как и в первый раз, когда Эрагон увидел эти горы, их чудовищная высота и мощь произвели на него подавляющее впечатление. Все его чувства и инстинкты словно восставали, отказываясь признавать существование таких громадин, однако он прекрасно понимал, что глаза и не думают его обманывать: эти вершины действительно вздымались в среднем на десять миль в высоту, а некоторые пики были еще выше.
Эрагон и Гарцвог в ту ночь не стали останавливаться и продолжали бежать даже в темноте. Бежали они и весь последующий день. Когда наступило утро, небо разъяснело, но Беорские горы по-прежнему закрывали весь горизонт, и лишь к полудню между двумя вершинами прорвались наконец первые лучи
