ты проиграешь…
— Если я проиграю, вардены не будут более мне подчиняться; они станут подчиняться Фадавару.
Насуада ожидала настоящего взрыва возмущения и протестующих криков, однако наступила зловещая тишина, и в этой тишине горячий гнев, так и пылавший на лице короля Оррина, понемногу остыл, лицо его словно затвердело, и он после долгого молчания неуверенным, ломким голосом сказал:
— И все же я не одобряю твой выбор; ты ставишь под угрозу все наше дело. — А повернувшись к Фадавару, он прибавил: — Неужели ты не проявишь благоразумия и не освободишь Насуаду от данного ею слова? Я богато награжу тебя, если ты согласишься подавить свою порожденную зломыслием жажду власти.
— Я и без того богаче тебя! — презрительно заявил Фадавар. — И мне ни к чему твое сусальное золото! Нет, только Испытанием Длинных Ножей можно искупить те клеветнические обвинения, которые Насуада выдвинула против меня и моего народа!
— Будь свидетелем этим словам, — быстро сказала Оррину Насуада.
Пальцы молодого короля нервно перебирали складки одежды, однако он с должной учтивостью поклонился и ответил:
— Хорошо, я все слышал. Я буду твоим свидетелем. Откуда-то из глубин своих рукавов, украшенных великолепной вышивкой и неимоверно широких, четверо спутников Фадавара извлекли маленькие, сделанные из лохматых козьих шкур барабаны. Присев на корточки и поместив барабаны между колен, они принялись отбивать на них какой-то яростный, невероятно быстрый ритм; их руки взлета ли и опускались с такой скоростью, что казались неясными промельками. Эти дикая музыка поглотила все прочие звуки вокруг и притушила даже те отчаянные мысли, что сводили Насуаду с ума. Ее сердце, казалось, решило биться в унисон с этими безумными, оглушившими ее звуками.
Ни на секунду не прерывая ритма, самый пожилой из сопровождавших Фадавара воинов сунул руку за пазуху и вытащил два длинных ножа с изогнутыми лезвиями, которые стал подбрасывать вверх. Насуада, точно завороженная, смотрела, как, вращаясь, сверкают в воздухе страшноватые клинки. Когда один из них пролетел достаточно близко от нее, она поймала его. Буквально утыканная опалами гарда тут же оцарапала ей ладонь.
Фадавар тоже вполне успешно поймал свой нож. Затем он расстегнул манжет своего левого рукава и закатал рукав еще выше. Насуада не сводила с него глаз. Рука у него была полная, мускулистая, но она знала: в данном случае это несущеетвенно, ибо никакая физическая подготовка не поможет человеку выиграть это состязание; тут нужно нечто иное. И сна принялась искать у него на внутренней стороне руки неровные старые шрамы, которые, по всей видимости, должны были там быть.
И она их увидела: целых пять шрамов. «Пять! — мелькнуло у нее в голове. — Как много!» Уверенность ее была поколеблена; она собственными глазами увидела, сколь крепок ее противник. Единственное, что не позволяло ей утратить самообладание, это предсказание Эльвы: она обещала, что Насуада одержит победу. И Насуада цеплялась за это предсказание, точно ребенок за юбку матери. «Эльва сказала, что я смогу это выдержать, значит, я должна продержаться дольше Фадавара… Я обязательно должна продержаться дольше!»
Поскольку испытание было предложено именно им, Фадавар первым вышел в круг зрителей. Он поднял левую руку на уровень плеча, вытянул ее перед собой ладонью вверх, приложил лезвие ножа к предплечью, чуть пониже локтевого сгиба, и с силой провел блестящим как зеркало острием по коже, которая тут же лопнула, точно перезрелая ягода. Кровь так и хлынула из алой раны.
Фадавар посмотрел Насуаде прямо в глаза, она улыбнулась в ответ и тоже приложила к руке нож. Металл был холоден как лед. То было соревнование воли, самообладания, которое должно было выявить того, кто способен вынести наибольшее количество подобных порезов. Согласно представлениям кочевых народов, тот, кто стремится стать вождем племени или хотя бы военачальником, должен выдерживать более длительную и сильную боль, чем любой другой представитель племени. Иначе племя не сможет доверять своему вождю, не сможет быть уверенным, что он в трудную минуту не поставит свои интересы выше интересов племени. Насуаде всегда казалось, что подобные испытания чрезмерны, однако она понимала, какое огромное значение это действо имеет для завоевания уважения и доверия соплеменников. И хотя Испытание Длинных Ножей — обряд, принятый лишь у кочевников, победа над Фадаваром, конечно же, укрепила бы ее позиции в рядах всех варденов, а также и среди последователей короля Оррина, как она очень надеялась.
Насуада быстро произнесла про себя молитву богине Гокукаре, молящейся самке богомола, и нажала на лезвие ножа. Острая сталь так легко взрезала ей кожу, что рана едва не стала чересчур глубокой. По всему телу Насуады прошла сильная дрожь. Ей захотелось с пронзительным криком отшвырнуть нож и зажать кровавую рану рукой.
Но ничего этого она не сделала. Лишь постаралась расслабить мышцы, ибо в противном случае ей стало бы еще больнее, и, продолжая улыбаться, снова медленно вспорола собственную плоть. Это заняло не более трех секунд, но и за это время тело ее успело издать тысячу неслышных, негодующих и жалобных, воплей, едва не заставив Насуаду прекратить испытание. Опустив нож, она заметила, что, хотя соплеменники Фадавара по-прежнему бьют в барабаны, она не слышит ничего, кроме стука собственного сердца.
Теперь была очередь Фадавара. Он нанес себе вторую рану. Вены вздулись у него на шее, а яремная вена пульсировала так, что, казалось, взорвется, стоит ножу провести очередную кровавую дорожку.
И снова наступила очередь Насуады. Она уже знала, что ее ожидает, и это лишь усиливало охвативший ее ужас. Инстинкт самосохранения — тот самый, что так отлично служил ей во всех прочих жизненных ситуациях, — противился тем приказам, которые она отдавала своей правой руке. В полном отчаянии она сосредоточилась на мысли о том, что самое главное — это сохранить варденов и сбросить Гальбаторикса с трона; этим двум целям она посвятила всю свою жизнь, отдала себя целиком. И перед мысленным взором Насуады возникли ее отец, Джормундур, Эрагон, вардены, ставшие ее народом, и она подумала: «Ради них! Я делаю это ради них. Я была рождена, чтобы служить им, и сейчас тоже должна служить им с честью». И она нанесла второй порез.
Через несколько мгновений Фадавар в третий раз рубанул ножом по своей руке; Насуада последовала его примеру. Вскоре был четвертый раз. Затем пятый… Постепенно Насуаду охватывала странная сонливость. Она чувствовала себя очень усталой и озябшей; ей уже казалось, что этот поединок решит не то, кто из них дольше способен терпеть боль, а то, кто раньше потеряет сознание от потери крови. Ручейки крови бежали, пересекаясь, по ее руке, по пальцам; кровь капала на пол, и у ног Насуады уже собралась довольно большая кровавая лужа. Точно такая же лужа крови растекалась и у ног Фадавара.
Ряд кровавых щелей на руке этого военачальника казался Насуаде похожим на вспоротые рыбьи брюшки, и это почему-то ее рассмешило; ей даже пришлось прикусить язык, чтобы не засмеяться вслух.
Фадавар взвыл и нанес себе шестую рану.
— А ну-ка переплюнь меня теперь, жалкая ведьма! — крикнул он, перекрывая грохот барабанов, и упал на одно колено.
Она переплюнула.
Фадавар задрожал, перекладывая нож из правой руки в левую; согласно традиции, на одной руке можно было наносить не более шести порезов, иначе, сдвинувшись ближе к запястью, можно было повредить вены и сухожилия. Насуада последовала его примеру, и тут король Оррин не выдержал: он ринулся между ними с криком:
— Довольно! Я не позволю продолжать это безумие! Вы же убьете себя!
Но, протянув к Насуаде руки, он тут же отпрыгнул: девушка ударила его ножом, прорычав сквозь зубы:
— Не вмешивайся!
Теперь Фадавар ударил по правой руке; из напряженных мышц кровь брызнула фонтаном. «Он зажимается», — поняла Насуада, надеясь, что этой ошибки будет достаточно, чтобы остановить его.
Но и сама не сумела до конца сдержать себя и издала беззвучный вопль, когда нож рассек ей кожу. Острое лезвие жгло, точно добела раскаленная проволока. Она еще не отняла нож, когда ее израненная левая рука дрогнула. В результате нож оставил у нее на предплечье длинный извилистый порез, в два раза
