Девочка шевельнулась, но не сказала ни слова. И тут вмешалась Сапфира, спросив мысленно: «Что у тебя на сердце, о Сияющее Чело?» И Эльва ответила мягко и на этот раз без малейшего злорадства:
— Я уже высказала все, что у меня на сердце, Сапфира. И все прочие слова будут излишни.
Если Насуаду и привело в отчаяние упрямство Эльвы, она не позволила себе показать это, хотя лицо ее явно посуровело; впрочем, и разговор оказался весьма нелегким.
— Я никак не согласна с твоим выбором, Эльва, — сказала она, — но нам придется с ним смириться, ибо мы, очевидно, не в силах тебя поколебать. Полагаю, что не могу винить тебя, поскольку сама никогда не испытывала тех страданий, которые ты испытываешь ежедневно, и если бы я оказалась в твоем положении, то, возможно, и сама поступила бы точно так же. А теперь, Эрагон, приступай, прошу тебя…
Повинуясь ей, Эрагон опустился перед Эльвой на колени. Сверкающие фиолетовые глаза юной ведьмы так и впились в него, когда он положил ее крошечные ручонки себе на ладони. Прикосновение ее обжигало — казалось, у девочки сильный жар.
— Ей ведь не будет больно, Губитель Шейдов? — спросила старая Грета дрожащим голосом.
— Не должно. Но наверняка я сказать не могу. Удаление чар куда более непредсказуемо, чем их наложение. Маги очень редко, почти никогда не пытаются сделать это — и прежде всего из-за возможных последствий.
Морщинистое лицо Греты исказилось от тревоги, и она ласково погладила девочку по голове, приговаривая:
— Ах, моя храбрая девочка! Ягодка моя! Ничего, смелее! — Она, похоже, не заметила, с каким раздражением глянула на нее Эльва.
Эрагон постарался не обращать внимания на старуху и сказал:
— Послушай меня, Эльва. Существует два различных способа нарушить наложенное заклятье. Один состоит в том, что маг, наложивший чары, открывает свою душу и его душевные силы как бы служат топливом для…
— Вот с этим у меня всегда возникали трудности, — встряла Анжела. — Я потому больше и полагаюсь на зелья и травы, чем на всякие заклинания.
— Если ты не возражаешь… — сердито прервал ее Эрагон.
Лицо Анжелы покрылось пятнами от смущения, и она сказала:
— Ох, извини! Продолжай, пожалуйста.
— Спасибо, — прорычал Эрагон. — Итак, один путь — это открыть свою душу. Этот способ предназначен для того мага…
— Или колдуньи, — вставила Анжела.
— Может быть, ты будешь так любезна, что дашь мне закончить?
— Извини.
Эрагон заметил, что Насуада с трудом подавила улыбку.
— В этом случае маг открывает себя для потока энергии, идущего из его души, и на древнем языке отрекается не только от слов своего предыдущего заклятья, но и от того намерения, которое за этим заклятьем стояло. Что, как можно себе представить, довольно трудно и не всегда выполнимо. И если у этого мага намерения снова окажутся неправильными, все может закончиться тем, что он лишь изменит первоначальное заклятье вместо того, чтобы его полностью отменить. И тогда ему придется отменять уже два переплетенных друг с другом заклятья, а не одно.
А второй способ заключается в том, чтобы произнести заклинание, напрямую воздействующее на первоначально наложенные чары. Оно не уничтожает первоначальное заклятье, а как бы его обезвреживает. Но только в том случае, если все сделано правильно. И я с твоего разрешения хотел бы воспользоваться именно этим способом.
— Весьма элегантным, надо сказать, — не удержалась от замечания Анжела. — Но объясни мне ради всего на свете, кто или что сможет обеспечить тот непрерывный поток энергии, который необходим при использовании подобного заклятья-противоядия? И наверняка ведь не только мне интересно было бы узнать, каковы будут последствия, если что-то при использовании этого способа пойдет не так?
Эрагон по-прежнему не сводил глаз с Эльвы.
— В данном случае необходимая магическая энергия должна исходить от тебя, — сказал он ей, по- прежнему сжимая ее руки. — Ее потребуется не так уж много, но все же ее расход несколько уменьшит запас твоих жизненных сил. После этого, например, ты никогда не сможешь ни пробежать так далеко, ни поднять такую же охапку дров, как это может человек, не испытывающий подобной нагрузки, ибо это заклятье в некотором смысле будет похоже на присосавшуюся к тебе пиявку.
— А почему ты не можешь дать мне эту энергию? — спросила Эльва, вопросительно изогнув бровь. — Ведь, в конце концов, именно ты виновен в том, что я оказалась в столь затруднительном положении.
— Я бы, конечно же, сделал это, но чем дальше я буду находиться от тебя, тем труднее мне будет посылать тебе необходимое количество энергии. А если я уеду совсем далеко, подобная попытка попросту убьет меня. Что же касается возможных осложнений, то единственный риск здесь заключается в том, что я могу неправильно произнести слова отменяющего заклинания, и тогда оно не сумеет полностью прекратить действие моего первого «благословения». Но не бойся: если это случится, я немедленно произнесу другое, отменяющее, заклинание.
— А если и его будет недостаточно? Эрагон помолчал, потом ответил:
— В таком случае я всегда могу вернуться к первому способу, о котором уже говорил. Я бы, впрочем, предпочел избежать этого. Это единственный способ окончательно покончить с действием первого заклятья, но если уж при подобной попытке чему-то суждено будет пойти неправильно — а это, как ты понимаешь, всегда может случиться, — ты в итоге окажешься в куда худшем положении, чем сейчас.
Эльва кивнула:
— Да, я понимаю.
— Так что, ты даешь мне свое согласие? Я могу начинать?
Когда она снова кивнула, Эрагон набрал в грудь побольше воздуха и приготовился. Полностью сосредоточившись и даже отчасти прикрыв глаза, он стал медленно произносить слова древнего языка, и каждое из них падало с его языка, точно удар тяжелого молота. Он тщательно выговаривал каждый звук, особенно те из них, которые не были свойственны его родному языку, чтобы избежать даже малейшей возможности повторить свою первую, трагическую ошибку. Это отменяющее заклятье, казалось, было выжжено теперь в его памяти. Он ведь потратил немало часов на обратном пути из Хелгринда, чтобы составить это заклинание; он долго и мучительно над ним раздумывал, споря сам с собой и предлагая себе наиболее приемлемые варианты в ожидании того дня, когда наконец попытается искупить вину за то зло, которое причинил маленькой Эльве. Пока Эрагон произносил заклинание, Сапфира подпитывала его своей жизненной силой, и он с благодарностью чувствовал ее поддержку, ее внимание, ее готовность вмешаться, если она почувствует, что он хотя бы капельку может исказить смысл заклятья. Отменяющее заклинание было очень длинным и очень сложным, ибо Эрагон старался учесть любую возможность неверной его интерпретации, которая была бы способна усугубить воздействие предыдущего «благословения». В результате прошло целых пять минут, прежде чем он произнес последнее предложение, последнее слово и последний звук.
И в последовавшей за этим тишине лицо Эльвы омрачилось разочарованием.
— Но я по-прежнему их чувствую! — сказала она. Насуада встревоженно наклонилась к ней:
— Кого?
— Тебя, его, ее, всех, кто страдает от боли. Они никуда не делись! Та острая потребность немедленно помочь им исчезла, но их боль по-прежнему пронизывает меня насквозь.
— Что это, Эрагон? — спросила Насуада, еще сильнее наклоняясь над девочкой.
Он нахмурился:
— Я, должно быть, пропустил что-то. Дайте мне немного подумать, и я составлю другое заклинание, которое, возможно, доведет все до конца. Есть несколько других возможностей, которые я учитывал, однако… — Он умолк, встревоженный тем, что отменяющее заклятье не совершило того, на что он рассчитывал. Мало того, особое заклинание, воздействующее исключительно на ту, чужую, боль, которую Эльва постоянно испытывает, будет, конечно же, гораздо труднее, чем целиком отменить воздействие всего предыдущего заклятья. Одно неверное слово, одна плохо составленная фраза — и он может уничтожить
