— ее подкатили на колесах, и она была выше каменных городских башен. Деревянная башня была покрыта далеко выдающимся вперед навесом или крышей. Под этой крышей висели на крепких цепях четыре бревна. Окованными железом наконечниками ударили они в стену, в четырех местах одновременно. Стена застонала, потом она взревела и рухнула. Защитники города с испугом смотрели на то, как образуется брешь. И тогда башня из дерева направилась к каменной башне и опрокинула ее. Карфагеняне начали штурм. Но они натолкнулись на ощетинившие-
ся горящими копьями стены, которые не отступили, а бросились на атакующих. Карфагенянам пришлось покинуть поле битвы. Многие остались тут лежать. Но бреши в стене не могли зарасти сами собой. Город был смертельно ранен. Он попал в клещи, сжимавшиеся все плотнее.
Тогда из Сагунта к карфагенянам перебежал человек; он сказал завоевателям, что готов возвратиться в город в качестве парламентера с условиями, выставленными Ганнибалом. Условия полководца были жестокими: мужчины, женщины и дети должны были покинуть город, взяв с собой только одну вещь из одежды. Все остальное оставалось победителю. Сагунтянам велено было построить себе новый город — в трех часах пути от моря.
Парламентер возвратился в город. Огромная толпа окружила его и выслушала. Но как только он произнес последнее слово, людей охватила долго нараставшая злоба. И парламентера, так же как и тех членов совета, которые выступали за карфагенян, сбросили со стены. Богачи, вне себя от наглых требований врага, собрали все свое золото и серебро и сбросили в шахту, чтобы эти сокровища не достались карфагенянам. Сундуки, шкафы и столы были сожжены. Некоторые из знатных горожан бросались в огонь. Остальные побежали к стенам, чтобы быть там прежде, чем карфагеняне приступят к новому штурму. Смерть казалась желанней, нежели жизнь в нужде и бесчестии. И мы, подростки, тоже взяли в руки оружие и держались за него, видя в нем единственную надежду на спасение. Но все было самообманом. Издалека к стенам приближались серые колоссы, похожие на дьявольские скалы, на которых беснуются огоньки. Они приближались, как привидения. Наконец мы узнали в них боевых слонов с красными перьями на головах. За пышными пучками перьев прятались погонщики. Вид этих слонов, покрытых попонами и закованных в латы, заставил нас оцепенеть.
Потом внизу вдруг появился человек в пылающем плаще. Он что-то крикнул, и в ответ карфагеняне взвыли, как звери. Мы поняли, что он обещал им отдать город на разграбление.
Многие из наших пустились в бегство. Я стоял, не в силах пошевелиться: я видел, как слоны начали взламывать стену. Камни поддались. Стены были сложены без известкового раствора и всего лишь обмазаны глиной. Близ того места, где я стоял, стена вдруг оголилась и рухнула. Взметнулось облако пыли. Когда оно рассеялось, я увидел, что слонов гонят в образовавшуюся брешь [10]. Они громко трубили, задирая хоботы. Копье выпало у меня из рук.
Я спрыгнул со стены и пустился наутек. Вокруг уже горели дома. Я бежал сквозь дым. Я звал отца! Мать! Брата! Не помню, как я добежал до дому, не знаю, что опрокинуло меня наземь. Вокруг меня вздымались стены огня. И сразу наступила ночь.
2
Когда я пришел в себя, передо мной стоял слон, у которого был всего лишь один бивень. Слон был так близок, что загораживал собой половину неба. Мой взгляд скользнул по нему вверх. На его голове было нечто, что привело меня в изумление. Это был густой пучок длинных, красноватых прутьев. Казалось, на них сидят такого же цвета бабочки. Я силился понять, что это такое. Я вспомнил о страшных красных пучках перьев, которыми увенчаны были все слоны, двигавшиеся на город. Но от перьев ничего не осталось — когда я внимательно присмотрелся, то не увидел на голове слона ничего. Был светлый день, я пытался отыскать глазами солнце. Должно быть, оно стояло где-то позади слона, потому что его нигде не было видно. Значит, это солнце украсило голову слона красноватыми прутьями — наподобие пучка лучей над горизонтом перед восходом солнца… Но почему они так внезапно исчезли? Ни я, ни слон не двигались с места. Очевидно, пучок просто исчез оттого, что я к нему внимательнее присмотрелся, — мой взгляд как бы срезал его, иначе я не мог себе этого объяснить.
Свою мощную голову слон держал как-то боком. Я хорошо видел один глаз. Этим глазом, который был не больше лошадиного, слон спокойно рассматривал меня. Он не делал ничего, что могло бы меня насторожить. Я впервые испугался, когда на меня взглянул погонщик. Его лицо разделенное шрамом, не обещало ничего хорошего. Тогда я увидел, как слон прикоснулся к погонщику своим бивнем. Я услышал, как слон и погонщик о чем-то советуются. И тогда погонщик вытащил меня из-под обломков. Пока я пытался встать на ноги, человек объяснил мне, что за меня заступился слон.
— Он узнал в тебе своего будущего погонщика, — сказал он. — Я должен сделать из тебя погонщика.
Я понял его, хотя он и плохо говорил на нашем языке. Слона он называл Сур. На нем мы в конце концов и отправились в лагерь. Я ничему не противился. Было слишком необычно — ехать вдруг на одном из слонов, которые ломали городские стены. Без труда шагал Сур через развалины. Он опускал ноги, словно был невесом. Он уверенно шел своей дорогой — вон из разрушенного города. Позднее я заметил подвешенный к седлу железный багор. Но погонщику он был не нужен. В лагере он показал меня другим погонщикам. Они называли его Карталон.
Каждому, кто хотел его послушать, Карталон рассказывал, что меня нашел Сур. Карталон заставил меня лечь на землю и показал, как слон нашел меня: подошел, поставил ногу на мое плечо и сейчас же опять поднял ее. Отойдя на два шага назад, он остановился и повернул голову — настолько, насколько это может сделать слон. Покорившись всему этому, я смотрел на Сура, привязанного невдалеке вместе с другими слонами к торчавшим в земле кольям. Происходящее вокруг, казалось, не волновало его. Серый великан покачивался, как стоящий на якоре корабль, чуть поддающийся морскому волнению. Это покачивание меня успокаивало. И вдруг я поймал себя на том, что пытаюсь мысленно разговаривать с Суром.
Карталон взял меня за плечо. На неправильном иберийском, на котором говорят все карфагеняне, прожившие здесь уже год или два, он сказал:
— Пойдем, теперь ты принадлежишь нам.
Я встал, глядя на его шрам. «Он носит на лице молнию!» — подумал я. Я все еще боялся его. Он повел меня в палатку, показал мое место, дал мне покрывало. У него была кое-какая еда, он поделился ею со мной, называя продукты по-финикийски. И в конце добавил:
— Скоро ты будешь говорить, как мы.
Поев, я почувствовал, что смертельно устал. Он это понял — от его взгляда ничто не ускользало. Он расстелил на земле какую-то шкуру. Едва улегшись на нее, я сразу же заснул.
