тактом, по-женски влиять на него, то он был бы сейчас далеко не таким, а в смысле общего развития гораздо примитивнее. Мысль о своем, ею вложенном в формирование его нынешнего склада, пробуждает в ней почти материнскую нежность к нему.
Вот он кликнул их — и они с Сережей птицами к нему помчатся!
Вера Павловна зашла в музей, в одно из его зданий, что под горой, неподалеку от бульвара.
Сережа к ней прижался. На рабочих столах — груды древних черепков. Тут она много месяцев разбирала эти черепки: на осколках амфор греческие буквы, фабричные клейма эпохи Боспорского царства. По клеймам проясняется картина, в какие периоды, с кем именно вел торговлю древний Боспор. Клейма афинские, родосские, критские…
Противоречивы человеческие чувства: Вере Павловне хочется скорее быть в Донбассе, вся она мысленно устремлена вперед, но ей жаль расстаться и с музеем и с Керчью вообще — с городом, где для нее каждый уголок наполнен отголосками своих, особых настроений.
Обступив ее, вчерашние товарки по работе желают ей счастливого пути.
Она взяла Сережу на руки.
— Попрощаемся, сыночек, и пойдем, — сказала она. — Нам скоро на поезд!
…Вокзал в Керчи скромненький, одноэтажный.
Отец Веры Павловны стоит возле вагона. На нем старый морской китель, почти бурый от солнца. Седоватые усы коротко подстрижены. Он смотрит вверх, в открытое вагонное окно: там — уезжающие дочь и внук. Когда они увидятся теперь? Кто знает…
Он бодрится, хочет выглядеть вовсе не расстроенным. Улыбается — впрочем, не совсем естественно. Все дело в зяте: если пожелал бы, можно бы и в Керчи для него службу приискать. Зачем же им ехать на рудники?
Не перечислить, сколько раз Павел Федорович уже провожал свою Верусю с этого вокзала — в те годы, что она училась в Москве. Тогда мечтали оба: вот кончится ее ученье, как славно они заживут! Казалось, люди общих интересов, они будут вместе ходить на раскопки боспорских городов, вместе обсуждать все найденное при раскопках, вместе думать о тайнах истории.
Так тебе и надо, неисправимый оптимист! Не забывай, что есть закон природы: молодое — к молодому…
На язык просится шутливо-ласковое, заветное словцо, из тех, что Павел Федорович говорил еще Верусе-школьнице. Но едва словцо такое вспомнилось, оно сразу потянуло за собой ощущение жалости к себе. И Павел Федорович, вздохнув, покашлял и сказал:
— В штиль, говорят, опять в море статую видели. Рыбаки… Врут, наверно. Будто на трех саженях глубины, у Змеиного мыса.
— Ты пиши почаще, — говорит Вера Павловна из окна.
Поезд трогается, сперва очень медленно.
Павел Федорович идет рядом с поездом. Снял фуражку, смотрит невеселыми глазами то на внука, то на дочь. Машет им.
В этот миг Вера Павловна почувствовала себя ужасно виноватой. Опять останется отец: днем — в конторе или в порту у рыбацких судов, а вечером в безлюдной тишине приготовит себе ужин, усядется за книги, либо пойдет вдоль берега в одинокую прогулку…
— Сережа, помахай дедушке рукой, — спохватилась она. — До свиданья, дедушка! До свиданья, милый!
Еще полминуты — и дедушки не видно.
Поезд набирает ход. Мимо пробегают домики керченских окраин; позади — скрывшееся за холмами море. Потом домики становятся все реже, и виднеются только голые холмы. Стучат колеса поезда.
Керчь и отец в ней уже кажутся далекими-далекими. Они — это сладкий и печальный след в душе.
— Пойдем, Сережа: ветер у окна, — сказала Вера Павловна. С сыном на руках она повернулась и ушла из коридора в купе.
На следующий день за окнами вагона уже тянулся пейзаж Донецкого бассейна: облака дыма над степью, индустриальные постройки, темно-серые пирамиды террикоников у шахт. На путях — без конца платформы, груженные каменным углем.
Одев сына в нарядную фуфаечку, Вера Павловна заспешила, принялась укладывать разбросанные тут и там Сережины игрушки. Соседи по купе, наблюдавшие с симпатией за молодой женщиной и ее ребенком, взялись помочь ей вынести вещи. Вещей оказалось порядочно: два тяжелых чемодана и громоздкий мягкий сверток.
Наконец поезд остановился. Вещи уже на перроне. Поблагодарив соседей, Вера Павловна напряженно смотрит по сторонам. Где же Петя?
Но вот он кинулся к ним из толпы.
— Папа! — закричал Сережа тоненьким голосом.
А папа подхватил его и поднял, целует в щеку, обнимает маму, в то же время говорит без умолку, улыбается — загорелый, белозубый, быстрый. Глаза смеются радостно, блестят.
Потом поехали на грузовой машине: Сережа с мамой в кабине около шофера.
Когда шофер остановился у невысокого каменного здания, Шаповалов спрыгнул с кузова машины, взбежал на крыльцо и распахнул перед женой и сыном дверь:
— Ну, Веруська, заходи. Посмотришь!
Впервые в жизни у него своя, отдельная квартира. Он иронизирует немного над собой, но вместе с тем это ему приятно. И это для него сейчас не просто одна комната, другая комната и кухня, а нечто, полное значения: квартира, где будет жить его семья!
Комнаты большие. В квартире пусто, хоть шаром покати. Всей мебели: три грубых табуретки да хороший новый книжный шкаф. Часть шкафа уже заставлена книгами. Половина книг — прежние, Вере Павловне знакомые еще по студенческому общежитию.
Шаповалов не без юмора показал на шкаф — свою покупку:
— Я рассудил так: сначала надо самое необходимое. А необъятное объять не мог. Ругать не будешь?
Они оба, смеясь, смотрят друг на друга. Такие именно они друг другу и нужны.
И Сереже нравится простор. Он бегает от стены к стене, изображая паровоз. Кричит и надувает щеки.
Принялись устраиваться.
Шаповалов втащил чемоданы и сверток, потом отправился куда-то на машине, привез много пустых, крепко сколоченных ящиков.
Ящики начали расставлять по комнатам. Одни из них сдвинули, застелили скатертью — получился стол. На другие положили матрацы, закрыли одеялами и ковриком — вышли кровати и диван.
— Совсем по-царски! — радовалась Вера Павловна. — Ты смотри, смотри… Сядь сюда. Да как удобно!
На маленькой кровати для Сережи прибили доску — бортик, чтобы он, спящий, не скатился на пол.
Тем временем наступил вечер, Сережу накормили и уложили спать. Когда он заснул, Вера Павловна сказала, что он не проснется долго и что его можно на час, на два оставить одного.
Переглянувшись, они сразу же собрались, пошли прогуляться по городу.
Этот молодой шахтерский городок возник уже в эпоху пятилетних планов. Городок рос с необычайной скоростью. Между пустырями и лесами строек обозначилась главная улица, где многоэтажные дома, где ярко освещены витрины магазинов, где на тротуарах сплошной цепочкой идут пешеходы. Даже больше того: по главной улице уже пущена линия трамвая.
В письмах обо всем не напишешь. И Шаповалов с Верой продолжали говорить о Керчи, о Москве, о знакомых людях, о его дипломном проекте и первых шагах здесь, на новой работе. А тут его назначили заведовать лабораторией угольного треста.
— Хочешь, трамваем поедем? — спросил он.
Они вошли в вагон. Поехали, стоя на площадке.
