Если он увлечен своими новыми идеями в области химического синтеза, это для нее оправдано. Идеи того стоят. Но ведь большую часть вечерних часов он проводит вне лаборатории!
Получается так:
— Петя, сходим завтра в кино!
— Завтра? — переспрашивает он. — Нет, не смогу. На одной из шахт будет производственное совещание.
— Ну, послезавтра в клубе концерт Мирона Полякина…
— Девятого числа?… Девятого у нас комиссия по борьбе с текучестью рабочей силы. Опять все рудники треста в прорыве.
До всего ему есть дело. Конечно, это вообще-то хорошо. Однако очень плохо, что он шаг за шагом словно отвыкает от нее, что она уже не имеет на него прежнего влияния, что их душевная близость начинает занимать в пропорциях его мира все меньшее и меньшее место.
Вера Павловна много думает о нем.
Сейчас он взял четырехдневный отпуск, чтобы съездить к профессору Зберовскому.
И вот он наконец вернулся из поездки. Ворвался в комнату веселый, как в былое время, возбужденный.
Правду говорят, что радость на двоих — две радости. У Веры Павловны все лицо сияет. Она хлопает в ладоши и шутливо прыгает возле Шаповалова. Как она счастлива: действительно его идея настолько высоко оценена? Сам профессор сказал? Прямо, сразу — в старшие научные сотрудники? Работать над собственной идеей? Господи, да ясно, нужно соглашаться!
— Настоящая твоя дорога, Петя!
Оба стали прикидывать вслух, как и что надо сделать практически. Шаповалов заявил: сперва он туда переедет без нее и без Сережи, дождется там квартиры, а они месяц-два пока здесь одни поживут. Улыбку Веры Павловны тотчас как рукой сняло:
— Порознь опять? Не будет! Протестую. У меня как раз учебный год к концу. Поедем вместе, и никаких!..
Его взгляд пробежал по новой мебели:
— Ну как же с этим двинешься…
— А на это плюнем!
— Плюнем? — протянул он, недоверчиво посмотрев.
— Вещи для нас, — воскликнула она, — или мы для вещей?
Он вдруг ужасно обрадовался:
— Правильно! Бросим к чертям!
Вопрос был в том, отпустит ли его директор треста, а если решит задержать, то надолго ли.
Когда Шаповалов пришел и начал говорить о своих замыслах и приглашении Зберовского, директор спросил:
— Что у тебя… это с партийной организацией-то согласовано уже?
— Нет пока еще. Но, думаю, если вы решите…
— Видишь ли, насчет тебя мне не хочется единолично действовать.
— Ладно, — сказал Шаповалов, — я схожу потолкую.
А секретарем партийной организации треста недавно был избран Василий Танцюра — тот самый старинный приятель Шаповалова, с которым они с детства шли нога в ногу, юность прожили в одной комнате общежития молодых шахтеров, не раз делили корку хлеба, вместе поступали в комсомол. Лишь за последние годы они как-то удалились друг от друга: один учился в Москве, второй непрерывно работает на рудниках.
Их разговор сейчас, начавшийся так именно, как начинают разговаривать давнишние друзья, вскоре приобрел несколько иной характер.
Танцюра иронически взглянул на Шаповалова:
— Всюду «летуны». Заразное поветрие, и тебя подмяло. Недаром ты в комиссии по борьбе с текучестью…
Шаповалов твердо сказал:
— Здесь случай совершенно особый.
— Особый, думаешь? У каждого особый!.. А как нам быть с закреплением кадров на рудниках? До конца пятилетки закрепиться — не ты ли сам голосовал «за»?
— Послушай, Вася, — уже сердясь, поднял голос Шаповалов, — я тебе без шуток говорю.
— Ну, посмотри, если без шуток!
Глаза их встретились. У Танцюры — зеленоватые, под белесыми бровями — они теперь светились осуждением и состраданием. В то же время ему было словно неловко за своего приятеля.
Сев рядом и вздохнув, он посоветовал: пусть Шаповалов пристально оглянет собственную жизнь. Уж слишком мечется. Последовательности нет. Был шахтером, собрался в пилоты — передумал, кинулся в матросы, стал на химика учиться, сюда пришел служить, снова хочет сорваться куда-то…
— Да не сорваться! — возмутился Шаповалов. — Нельзя подходить так ограниченно… Пойми: речь идет об исключительно важной научной работе!
— Все понимаю. Ты поделился с профессором идеей, профессору понравилось — он тебя и взялся переманивать. Неохота самому засучить рукава. Бывают такие любители… Научная работа, говоришь? Однако разве и у нас тебе не поручили вести научную работу? Довел ты ее до конца, нет? Или тебе не создали условий в твоей лаборатории? Чего молчишь? Стыдно?
— Вася! — бросил Шаповалов с укоризной.
Он снова принялся объяснять и убеждать. Горячился, сыпал аргумент за аргументом. А Танцюра ни на шаг не сдал позиций.
Долго еще продолжался спор.
Взяв руки Шаповалова в свои, Танцюра просил истолковать все сказанное не во вред их дружбе, а с более высокой точки зрения. Уголь — это сейчас один из главных фронтов строительства социализма. Партия нацеливает коммунистов драться за стабильность кадров в Донбассе. Каждый большевик должен быть примером стойкости для окружающих. И тем более благодаря тому, что они с детства друзья, он не считает себя вправе сделать Шаповалову никакой уступки.
Григорий Иванович не забыл о дне рождения Зои. Когда она утром проснулась — а была зима, декабрь, двадцатое число, — она увидела букет живых цветов. Тут же лежали билеты на оперу «Борис Годунов». Сегодня эта опера впервые ставится их областным театром.
В театр Зберовские ходят два-три раза в год. Каждый такой случай — для них событие всегда очень праздничное.
Из университета Григорий Иванович вернулся часов в шесть вечера. Поужинав, они решили с Зоей пройти до театра пешком. Мороз крепчал, под ногами сочно похрустывал снег, и на небе места не было, не усыпанного звездами.
Они уже вошли в зрительный зал и разыскали свои кресла в партере, а щеки у обоих еще горели от мороза.
Почти тотчас началась увертюра.
Зоя Степановна слушала, чувствуя себя как бы подхваченной потоком звуков, несущейся куда-то в ритме арий, хоров и речитативов.
Опера шла, акт за актом.
Григорию Ивановичу оперное пение не доставляло особенного удовольствия. Если говорить о пении, он предпочел бы что-нибудь не столь замысловатое — он любил простую, за душу берущую русскую песню. Однако перед ним теперь в игре актеров и мастерских сценических эффектах оживали, становились зримыми памятные с детства пушкинские образы. Летописец Пимен пишет в келье, у лампады. Честолюбивая красавица Марина. «Тень Грозного меня усыновила, Димитрием из гроба нарекла…» Все, как у Пушкина в трагедии: самозванец движется с полками на Москву, юродивый просит денежку, и под мрачными сводами царских палат умирает Борис Годунов.
Упал занавес. Грянули аплодисменты.
