Приказчик мотает головой, скорей не в знак приветствия, а повелительно, показывая жестом на выход:
— Иван Степанович, Харитонов кличет вас. Щоб зараз!
— Сейчас, — ответил Терентьев и, весь сникнув, поднялся из-за стола.
Зоя, должно быть, захотела сгладить неловкость момента. Она как бы подхватила прерванный разговор:
— Постой, Ваня! Ты о ком рассказывал — кого же я не знаю? Не Завьялов?
— При чем Завьялов! Нет, Лисицын по фамилии со мной учился, я имел в виду…
И Терентьев, не окончив, заспешил вдогонку за приказчиком. А Зберовский подумал, что ослышался. Едва ли не испуганно воскликнул:
— Лисицын?!
— Лисицын, — подтвердил Иван Степанович уже с порога. — Вы извините, дело у меня.
Вспомнив, что Лисицын — тоже горный инженер, Гриша начал быстро комбинировать в уме: во- первых, здесь, бесспорно, не другой, а именно тот самый Лисицын; во-вторых, Терентьев, значит, даже может быть осведомлен в подробностях промышленного фотосинтеза; в-третьих, Терентьеву, надо думать, известно, где Лисицын теперь.
Дверь за Иваном Степановичем давно захлопнулась. Гриша с уважением поглядел на покинутый им стул.
Зоя разговаривала с теткой:
— Харитонов все по-прежнему?
— Еще хуже стал.
— Ну, а Ваня как?
Старуха вздыхала и вздыхала:
— Ох, милая, чем это кончится!..
Прислушиваясь к непонятным репликам и вздохам, Зберовский ждал Терентьева. Молча складывал из хлебных крошек замысловатый вензель.
Иван Степанович вернулся бледный. Взялся было за стул, но не сел, а оттолкнул его. Не сказав ни слова, принялся шагать по комнате.
Зоя сразу встала:
— Ваня, что с тобой, голубчик? Харитонов что-нибудь?…
— А! — неожиданно вскрикнул он и затряс перед собой кулаками. — Доведет меня, проклятый! Или со мной что-либо случится, или с рудником. Вот увидишь! Каждый день толкает на преступление! Каждый день!..
Все затихли. Зберовский поднял изумленные голубые глаза.
Через минуту Иван Степанович занял свое место за столом и, криво улыбнувшись, посмотрел на гостя:
— Вы извините, бога ради. Тут у слона не выдержат нервы.
Еще немного спустя он с мрачным видом посоветовал:
— Никогда не поступайте на службу к мелким владельцам.
— У крупных, — вежливо спросил Зберовский, — вы находите, приятнее служить?
Вместо ответа Терентьев скомкал салфетку, швырнул ее себе на колени. Было ясно, что он сейчас не в состоянии поддерживать какую бы то ни было беседу.
После ужина он вышел из столовой. Слышалось, как он ходит по соседним комнатам. А Зоя придвинулась к Грише.
— Харитонов — это хозяин рудника, — шепотом объяснила она. — Ужасный старик! Плюгавый, лысый, изо рта желтые клыки торчат. Он Ваню замучил. Скаредный да вздорный. Ваня подписал контракт и дождаться не может, когда истечет срок. Харитонов ему даже снится, представьте себе. А неустойка по контракту громадная, заплатить ее — таких средств у нас нет…
И зачем-то Зоя добавила, что все их деньги — лишь небольшое наследство чиновника-дяди. Их очень мало; они — едва-едва ей на студенческую жизнь.
Позевывая, тетя Шура принесла лото. Разложили карты, но игра шла невесело. Наконец к ним заглянул Иван Степанович, пригласил Зберовского идти укладываться спать:
— Постелено для нас обоих в моей спальне, если вы не возражаете…
Они отправились вдвоем. Прежняя мысль не оставляла Зберовского. Он пристально посматривал на Ивана Степановича, выжидая удобной минуты, чтобы заговорить про Лисицына. Терентьев же разделся по-солдатски быстро, рывком закрылся одеялом, сказал: «Покойной ночи» и отвернулся к стене.
Утром, сквозь сон, до Гриши донеслось — где-то близко пела Зоя:
Лишь одна я под окном стою,
И тебе, мой друг, я песнь пою…
— Вставайте, вставайте завтракать! — крикнула она и постучала в дверь.
За окном сияло небо. На пол, освещая пеструю ковровую дорожку, падал четырехгранный солнечный луч.
Постель Ивана Степановича была пуста. Гриша заторопился:
— Встаю, Зоечка! Доброе утро! Поздно сейчас?
— Встанете — узнаете… Ну, так и быть скажу: четверть десятого.
Когда он пришел в столовую, обе хозяйки, Зоя и тетя Шура, чинно сидели за самоваром. Зоя — гладко причесанная, в синем платье — вдруг принялась смеяться и дразнить:
— Ой же вы спали! Ой храпели!..
Он густо покраснел, взял с тарелки горячий пирожок, откусил и не показал виду, что обжегся.
— Ваня в шахту уехал. Вам просил передать, чтобы простили его за вчерашнее, — говорила Зоя. — Вы на нас не сердитесь?
— Да что вы! Как можно!
— Не сердитесь? Правда? — Взгляд Зои теперь лукавый, в искорках. — Господи, а я боялась — вы закричите: «Ноги моей в этом доме не будет!» Кстати, обещайте не забыть нас. Извольте появиться не позже субботы. Обязательно… А то дружба врозь.
А лошади для него, оказывается, уже поданы. Все именно так, как он еще вчера, на станции, сам попросил у Терентьева: экипаж ждет во дворе с девяти часов.
И вот — настало время.
Позавтракали. Он взял свои вещички. Зоя вышла его проводить. Кучер сел на козлы.
Но они еще долго простояли рядом на крыльце — Гриша все не мог решиться выпустить Зоину руку из своей.
В степи веял жаркий ветер. Лошади бежали резво.
— Вот туточки, — сказал кучер, остановившись перед неприглядным зданием. Гриша — с чемоданом и шинелью — соскочил с подножки экипажа.
«Неужели это называется лабораторией?» — подумал он, открывая покосившуюся дверь.
Темный, низкий барак. Угольная пыль осела даже на потолке. На столах — колбы, множество фарфоровых тиглей. Крепкий запах кислот. Вытяжной шкаф. Аналитические весы на кронштейнах, и тут же кофейные мельницы, в которых размалывают уголь. Два молодых человека в запачканных сажей халатах. Нет, все-таки это лаборатория! Но грязно, боже мой, как грязно!
«Ведь здесь, — Гриша содрогнулся от негодования, — производятся химические анализы!..»
— Где ваш заведующий?
Молодые люди растирали что-то в ступках. Ни один из них не поднял головы.
— Кхе, кхе… — кашлянул в углу старичок. Гриша его сначала не заметил. — Заведующий — я. Чем могу служить?
На нем был долгополый сюртук. Фасон его бородки и усов придавал ему сходство с Дон-Кихотом. Он ласково посмотрел на вошедшего. Но едва Зберовский успел назвать себя и цель своего приезда, ласковый взгляд потух. Старичок неожиданно разгневался.
— Я им говорил, — закричал он, вытаращив глаза, — я умолял их прямо: не пишите! Ну и что вышло? Кто оказался прав? А?
