Окна столовой выходят в сад, окруженный высоким забором. В саду серые от пыли акации. А небо сегодня не мутное, а голубое, и сквозь гущу пыльных листьев пучками стрел пробиваются солнечные лучи.
Взгляд Лисицына снова задержался на стене, где в легкой рамке под стеклом — великолепный, акварелью сделанный портрет красивой девушки. Ясная улыбка с налетом озорства сочетается в ее лице с выражением далекой от улыбки мысли и чего-то одухотворенно теплого, в то же время женственно- милого.
Зинаида Александровна заметила, куда Лисицын поглядел.
— Нравится вам? — засмеялась она. — О, это Зоя, Ванина сестра. Недавно замуж вышла, в Москве живет. Муж ее, говоря кстати, — крупнейший адвокат. В Москве один из самых видных. Молодая женщина, эффектная, богатая.
А Терентьев рассказывал о вчерашнем пожаре. Бранил порядки на скверном рудничке — «Святом Андрее».
— Когда остановили вентиляцию, — сказал он, прихлебывая из чашки кофе, — удалось вплотную подойти к горящему креплению. Вот там я вспомнил о вас, Владимир Михайлович, в самом, знаете, пекле… Не обидитесь на меня за это, а?
— А что такое? — спросил Лисицын.
— Я мог бы вас к себе помощником пригласить. Испытать не угодно — недельку-другую на пробу? Служба, конечно, для отчаянных голов. Но, кажется, остальное все… И время свободное будет у вас в избытке, и место… и ток электрический к вашим услугам. Как вы отнесетесь к этому?
— А я аппаратов спасательных не знаю. Я сумею?
— Научитесь! Не боги горшки обжигают!
Очень скоро он в совершенстве разобрался во всех деталях горноспасательной техники. Надевал большой, как водолазный скафандр, шлем с кислородным аппаратом. Ходил в этом шлеме по двору, переносил с места на место тяжести, лазил в нем по лестнице на крышу дома.
— Хорошо, лучшего не надо! — похваливал его Терентьев. — Вот, значит, и в шахте так же сможете работать. Вот и упражняйтесь.
И Лисицын упражнялся.
А на восьмой день он уехал к отцу Зинаиды Александровны — ее отец был начальником штейгерского училища. Привез ему два письма: одно, запечатанное, от дочери и другое, открытое, от зятя.
Александр Феоктистович прочел письмо и благожелательно хмыкнул: «Ну что ж…»
Так мещанин Поярков стал горным техником — штейгером, как тогда называли.
«Все вынесу, все преодолею»,- думал Лисицын.
С чуждой ему прежде расчетливостью он прикидывал в уме, сколько денег он будет зарабатывать, какую часть отсюда станет расходовать на повседневные опыты и в какой срок накопит сумму, достаточную для постройки первой из своих промышленных моделей.
Когда он приехал в Харьков взять с хранения оставленные там три ящика лабораторных принадлежностей и книг, носильщик на вокзале, у дверей багажного пакгауза, его уговаривал:
— Напрасно утруждаете себя, господин. Мы дорого не возьмем. Мы на тележке. Ведь гляньте — вон вам куда, в другой конец…
— Нет, я сам! — сказал Лисицын, взвалил ящик на плечо и понес. И чувствовал при этом, что каждый сэкономленный полтинник приближает время будущего торжества его открытия.
В Харькове же он успел обойти полгорода, купить целую кучу необходимых ему вещей: реактивы в банках, колбы, часовые стекла, угли для дуговых ламп. Случайно увидел трехходовые краны большого размера — тоже купил; ими он сейчас как бы начинает подбирать комплект частей первой своей промышленной установки. Все вещи, упакованные для него в магазинах, в несколько приемов принес на вокзал.
На площади перед вокзалом медленно прохаживались два каких-то, по виду судя, интеллигентных коммерсанта крупного порядка. Один из них — в пенсне — поддерживал другого под руку и с ожесточением рассуждал о политике:
— Авторитет правительства!.. Послушайте, Исидор Федорович, куда идет Россия? Полутора лет не прошло со дней тех страшных забастовок, что после событий на Лене, а в Кронштадте матросы снова подняли бунт. Только и читаешь: в Николаеве была стачка, в Баку… Господи, мы хотим спокойно жить. А на промыслах в Грозном пять тысяч рабочих бастовали. Вы поймите: пять тысяч! Куда мы докатимся?
Его лицо Лисицыну показалось очень знакомым. И человек в пенсне, в свою очередь, взглянул на Лисицына. Сразу оборвал свою тираду. Губы его, толстые и подвижные, округлились. От изумления вытянулись в трубку.
— Владимир Михайлович! — закричал он наконец. — Да быть не может! Неужели вы?
Теперь Лисицын ясно видит, что перед ним — Завьялов, с которым он учился в институте, которого он всегда недолюбливал. А Завьялов этот в Петербурге к нему даже в гости приходил. Принес когда-то весть об отставке профессора Лутугина.
Лисицын чуть бледнеет. Делая невероятное усилие, старается смотреть Завьялову в глаза и не показать, что он тоже узнал его, не выдать своего душевного состояния.
— Ошиблись, милостивый государь, — говорит он вдруг осипшим голосом. — Я — Петров Иван Иванович. Обознались, наверно.
— А-а… Ну, извините!
Завьялов отошел, но продолжал, недоверчиво щурясь, оглядываться.
После этой неприятной встречи Лисицын долго не мог прийти в себя. Уже в вагоне, когда Харьков остался позади, он все как бы ощущал присутствие Завьялова. Все будто чувствовал на себе его сомневающийся взгляд.
…Две комнаты, что Терентьев приготовил для своего помощника, были в самом здании спасательной станции. Дверь из них выходила в общий служебный коридор. По соседству с ними был расположен зал, где хранились кислородные аппараты, в другую сторону — помещение, в котором ночью спали рядовые спасатели дежурной смены. Немного дальше по тому же коридору находился кабинет Ивана Степановича.
Пока Лисицын еще не вернулся из поездки, Зинаида Александровна подумала об обстановке его будущего жилья. Она решила поделиться с ним мебелью из собственной квартиры. И ее кухарка вместе с хромым конюхом вносили в его комнаты то стулья, то шкафчик-умывальник, то кровать, то узел с постельным бельем.
Появление в их тесном мирке такой необычной фигуры очень развлекало Зинаиду Александровну — особенно на первых порах. Когда за Лисицыным уже были посланы лошади на вокзал, она спохватилась, что на столе у него нет скатерти. Принялась наспех искать подходящую. И тут с внезапным испугом посмотрела на мужа:
— Ваня, а нам не будет с ним от полиции неприятностей?
— Как тебе, Зинуша, сказать, — помедлив, ответил ей Терентьев. — Да нет, надеюсь, обойдется. Ничего не будет. Он сам за всем пристально следит — он человек неглупый.
— Пусть каждый день у нас обедает! — воскликнула тогда Зинаида Александровна.
Поздно вечером, услышав звук отпираемых ворот, Иван Степанович вышел встретить Лисицына во двор. Здороваясь, тихонько пошутил:
— Поздравляю с штейгерским дипломом!
