А через пять минут он вернулся повеселевший, едва ли не прищелкивал пальцами. Дело необычное; и, оказывается, он ходил сейчас с докладом к начальнику спасательной станции Белоусову. Белоусов же на него сегодня косо не взглянул, был в хорошем настроении. Даже больше — похвалил за находку. Дал указание: следует поехать.
— Знаете, как я Белоусову докладывал? — возбужденным тоном сыпал Федор Николаевич, вернувшись. — Я доложил: все лабораторное имущество, которое мы откопаем, я возьму сюда и распоряжусь им… Экономия у нас в расходах будет, если там отыщется что-либо пригодное… — И вдруг осекся. Укоризненно смотря на Шаповалова, спросил: — Ну, на что вам оно, скажите, а?
Шаповалов слушал с ощущением досады — будто его вынуждают принизить какую-то высокую мечту, разменять ее на обыденные мелочи. Но что возразить, он не нашел. Лабораторное имущество — в лабораторию.
— Только важно, чтобы вы определили каждый из предметов, — подумав, сказал он. — Вы сумеете это? Надо самым точным образом узнать, чем занимался Поярков!
Захарченко кивал головой в знак поддержки: так, именно так.
— Определить-то — разберемся! — воскликнул Федор Николаевич.
Они втроем вышли на крыльцо. Не понадобилось и идти за обещанной подводой на рудничный конный двор: на спасательной для них уже запрягли пару лошадей. Незнакомый Шаповалову кучер положил в телегу несколько лопат.
Тотчас же сели, поехали. За «Магдалиной» свернули с дороги, и колеса мягко покатились по неезженой степи.
Жара, что ли, навеяла такое или запахи степной травы разнежили: Захарченко пустился в воспоминания. Он наклонился к Шаповалову, заговорил вполголоса, интимно. А помнит ли Петька, как они в инженерский садик лазили через забор? А как казачью шашку у Сычугова унесли? Как в шахте работали в одной смене? Как десятник Кирдяга учил их нюхать табак? Ай-яй-яй, черт знает, сколько они вместе в жизни прошагали!
И теперь Захарченко вздохнул:
— Отпуск, Петя, у меня кончается… — Помедлив, он прищурил один глаз: — Так что, подадимся вместе на море? Ты не надумал? Для дружбы!..
— Послушай, чего ты меня так агитируешь? — улыбнулся Шаповалов.
— Да ведь тебе только осенью на комиссию! Ты рассуди. А если до осени тебе поплавать? Ну, хоть два месяца?
Шаповалов не ответил. Его рука тронула плечо кучера, показала: держи левее. Лошади бежали рысью. До ложбины, где он вчера провел почти целый день, езды осталось не более четверти часа.
Действительно, скоро приехали. В ложбине много ям, подле них кучи свежераскопанной земли; это — следы вчерашних трудных поисков.
Когда все подошли к краю самой большой ямы, под ногами захрустели осколки стекла.
Клочьями лежали истлевшие мешки, и не только колбы, но даже фарфоровые тигли, грубые склянки, эксикаторы, толстостенные мензурки — все превратилось в смесь ни к чему не годных обломков.
— Н-ну, куда это? — протянул Федор Николаевич разочарованно.
Ничего не сказав, Шаповалов спрыгнул в яму, стал разгребать глину рукой. Теперь все заметили крышку ящика, рядом — другую. Быть может, и дальше есть еще ящики в земле, пока этого не видно.
Захарченко бегом принес лопаты. Взялись за них. Кучер помогал. И в результате дружных усилий первый ящик был поднят, поставлен на траву.
Поддели крышку лопатой — гнилое дерево трухляво сломалось. Но вот крышка сорвана с гвоздей. Все сразу заглянули в ящик. Там оказались бесчисленные банки, каждая с притертой пробкой; в банках — белые, желтые, зеленые, кое-где слипшиеся в сплошную массу порошки.
Отталкивая всех, Федор Николаевич принялся перебирать добычу. Наклеек с надписями на большей части банок не было вообще, а если где даже виднелись остатки бумаги, они побурели, выцвели и, сгнившие, сползали бесполезной чешуей. Ни на одной наклейке прочесть ничего не удалось.
Шаповалов рассматривал какой-то ярко-желтый порошок.
— Что это? — спросил он у Федора Николаевича.
Федор Николаевич замялся.
— М-да, — сказал он. — Сера, может… Серный цвет. Или пикриновая кислота, скорее.
— А для чего она?
Лицо Федора Николаевича стало глубокомысленным.
— Для разных нужд! Взрывчатка, что ли, — я не помню точно. Либо как лекарство, вероятно, применяется…
Снова начали копать. Постепенно достали из земли еще три ящика. В них были странной формы толстые куски стекла. Стекло хорошее — по-видимому, оптическое. Из одного ящика извлекли прозрачные плиты с волнистой поверхностью, изогнутые, как стенки цилиндра; из других выкладывали то массивные шаровые сегменты, то стеклянные кольца, шлифованные по окружности.
Шаповалов требовал ответов на вопросы: что это? зачем?
Федор Николаевич отмалчивался и отводил взгляд в сторону. Наконец сказал, что врать не хочет — не знает он такого стекла. И оно ему не нужно вовсе. Ну, мало ли, подумаешь — стеклянные круги и плиты! Нет смысла голову ломать над ними. Кинуть надо здесь, и только!
— То есть как это — кинуть? — возмутился Шаповалов.
Сошлись на том, что непонятные плиты и круги повезут на спасательную станцию. Уступая Шаповалову, Федор Николаевич дал обещание непременно выяснить, для чего они могли быть предназначены. Федор Николаевич сказал: ладно, он напишет в техникум, где учился, спросит. И банки с реактивами он тоже, конечно, возьмет. Но в содержимом их сумеет разобраться сам.
Все это сложили на телегу.
Полуденный жар схлынул. От лошадей, телеги, от человеческих фигур на степь падают уже довольно длинные тени.
— Едем, товарищи! — заторопился Федор Николаевич.
А Шаповалов опять проявил какое-то упрямство. Он намерен был еще пересмотреть груду обломков, которые вчера высыпал из одного совсем распавшегося ящика и из сгнивших мешков. Эти обломки и осколки лежат кучей недалеко от края ямы. Они где облеплены глиной, где поблескивают на солнце; видно, что там нет ни единого целого предмета.
Терпение Федора Николаевича лопнуло.
— Да зачем вам рухлядь сдалась! — принялся ругаться он. — Хлам всякий!
— Не хлам, а раз взялись раскапывать, нужно по порядку!..
— Смешно! Что вы тут отыщете?
— Послушайте, Федор Николаевич…
— Вы понимаете — некогда мне из-за вашего хлама…
Но Шаповалов настоял на своем. Он вынул из кармана карандаш, блокнот и стал записывать. Федор Николаевич по виду обломков называл ему, какие здесь примерно когда-то были посуда и приборы. Захарченко по штуке перекладывал битое стекло…
Тут все оказалось обыкновенное лабораторное: остатки колб, воронок, трубок, шары от аппаратов Киппа, раздавленный фарфор тиглей. Кроме того, среди стекла нашлись разобранные очень ржавые лабораторные весы, медный трехходовой кран, погнутые колпаки из жестяных пластин и, вдобавок, изуродованные части явно самодельных электрических устройств — вероятно, дуговых ламп для освещения.
Наконец все примостились на телеге возле ящиков и поехали домой.
Когда телега тронулась, кучер сказал:
— Буржуи, что ли, прятали? Добра-то погубили, чтоб им провалиться!
Захарченко вытер руки носовым платком. Улыбнулся Шаповалову:
— Ну вот, раскопали, говоришь? — И, стряхивая пыль со своих матросских брюк, будто вскользь заметил: — Гляди, чего только не сделаешь для дружбы! Петька, а?…
Шаповалов же, в свою очередь, испытующим взглядом посмотрел на Федора Николаевича.
