— Пока нет.
Все понял с полуслова. И впервые посмотрел на меня прямо. Невольно вспомнился взгляд профессора Скорика: да, такой же обжигающий, только не иронией обжигающий, а… Не знаю. Отвел глаза.
— Значит, только методом проб и ошибок…
— Да.
Такое «да»… Отделяющее, Нас отделяющее… Меня.
И все же… Во мне что-то бунтовало, сопротивлялось!
Скажи, пожалуйста, как это он легко — «да»! Любые средства…
— Но ведь это же бесчеловечно!
— Да? А углекислая атмосфера — это, выходит, гуманная перестройка организма, его физиологии? — Прямо-таки издевка в голосе. — Кто и когда нашел метод количественной оценки гуманности? Как мы любим приспосабливаться… прикрываться чужим мнением, авторитетом, приказом… Знаешь, как однажды выразился Ганди? «Я знаю одного тирана — тихий голос совести…»
Бывают минуты, когда вырываются слова, после которых уже не только нечего говорить, но даже быть с человеком, которому эти слова сказаны, невозможно.
Посидев с полминуты, Михаил, по-прежнему на меня не глядя, хмурый, даже сгорбившийся, осторожно положил на столик «Антиномии» Скорика и, так и не сказав больше ни слова, вышел в прихожую. Как он одевался, я не слышал, и дверь закрыл за собой почти без звука.
Но ведь Наташа не найдет дорогу к нашему корпусу! Рабочий день давно закончился, все разошлись, пустой парк… И ты ведь обещал ее встретить, осел!
Я почти бежал. Сложность заключалась в том, что к нашему корпусу в глубине парка от входа ведет много дорожек. По какой она пошла?
Я побежал по центральному проезду до входного павильона к трамвайной остановке. Один трамвай, второй, третий… Уже шесть с четвертью. Где ее школа? Не может быть, чтобы она добиралась целый час, где-то разминулись. Опять разминулись…
Она ждала меня у входа в корпус. Маленькая, в темнокоричневом пальто, иззябшая. А в глазах! Думал, забыл этот взгляд — вопрошающее ожидание. Не забыл. Так она на меня смотрела, когда мы были еще… Когда я еще на что-то надеялся.
— Прости, Наташа. Думал, встречу у трамвая. Документ какойнибудь есть?
Раскрыла сумочку, порылась, подала паспорт.
— Пойдем.
Я не стал подниматься к себе в комнату — разделся в общем гардеробе, в фойе. Наташа была бледна и взволнована — ничего вокруг не замечала. Только вопрошающее ожидание в глазах.
Подошли к залу с гермокамерой.
— Погоди, Наташа, халат принесу.
Халат она надела чисто машинально. Поразительно, никогда не думал, что она способна так волноваться. За него, конечно, Михаила, волнуется. Но ведь с ним все в порядке!
— Там? — спросила Наташа, не сводя взгляда с темно-серой, обтянутой полиэтиленовой оболочкой камеры.
— Там.
Подвел ее к экрану видеоконтроля. Рабочий столик с бортовым журналом, один из парней возился на кухоньке — был виден со спины, еще чьи-то ноги свисали с верхней полки-кушетки… Тоже не Михаил.
— Садись, Наташа, — подвинул я ей стул. Но она, казалось, не расслышала — так и осталась стоять, прикованная к телевизионному экрану.
— Как дела? — спросил я у дежурного врача.
— Все в норме, Александр Валерьевич. Готовятся к ужину. Через десять минут связь.
Глянул на Наташу. Она стояла, чуть подавшись к экрану, все в той же напряженной позе. Лицо чуть порозовело, но страх не проходил в ее серых глазах.
Я нажал на кнопку микрофона:
— Куницын, доложите о самочувствии экипажа. Не надо, наверное, было этого делать. Но я не Мог спокойно видеть эти страдающие Наташины глаза. Пусть уж увидит побыстрее.
— Он в фитотроне, Александр Валерьевич, — ответил один из парней — никак не научусь различать их по голосам. — Сейчас позовем.
Я заметил, как Наташа еще больше подалась к экрану. Замерла. Ждет.
Михаил появился довольно быстро. Прошел близко от монитора — огромная тень на пол-экрана, сел за столик, взял бортовой журнал. Теперь он был хорошо виден в профиль. Выждал еще с секунду, открыл журнал, глянул на свои часы — тень удивления пробежала по его лицу, не вовремя вызвал — и начал докладывать:
— Самочувствие у всех членов экипажа нормальное, Анализы…
Дальше посыпались цифры: количество лейкоцитов, кислотность и все остальное.
— Вопросы есть?
Он по-прежнему смотрел перед собой в микрофон, и на экране был виден в профиль. Я глянул на Наташу: отошла, кажется. Улыбается.
— Да, — нажал я на кнопку микрофона. — Как прогр…
— Миша! Я…
Вот дьявол! Не выдержали нервы у нее все же — сорвалось. А предупреждал, обещала!
Михаил мгновенно развернулся лицом к монитору, Что он там пытался увидеть — в черной стеклянной линзе объектива? Но Наташа, увидев, что он смотрит на нее в упор, смотрит с изумлением и бог знает с чем и как, опять побледнела как снег.
Я решил разрядить атмосферу. Переключил «громкую» на телефон и взял трубку с аппарата внутренней связи — с гермокамерой.
— Михаил, здесь Наташа. Что передать? Время истекает.
Михаил, по-прежнему глядя в упор на объектив телевизионного монитора, зашевелил губами. В трубке я услышал: «Дай ей телефон».
Я покосился на Наташу: что с ней творится!.. Под сердцем закололо вдруг так, что пришлось пригнуться к пульту. Наташа, Наташа…
— Дай ей телефон, — повторил Михаил. Что он — видит, что ли, что с ней? Хлебников, конечно, все видит и все слышит — у него «Норма» включена постоянно. Не миновать мне разноса.
— Ладно, только одно слово.
— Три, — потребовал Михаил.
— Ладно, — сдался я. — Но не больше. Время истекло. Протянул телефонную трубку Наташе, та схватила ее судорожным движением.
— Миша?
По видеоканалу вижу: говорит. Три слова… Встал, круто повернулся и исчез из поля зрения монитора. Очевидно, ушел в фитотрон. Я выключил связь.
— Пойдем, Наташа.
Она отдала мне трубку, расстегнула и сняла халат, а я ничего не мог ей сказать, хотя это было новым нарушением правил: в зале с гермокамерой можно было находиться только в халате. Взял у нее халат, и она вышла, не проронив ни слова и ни на кого не глядя, Даже «до свиданья» не сказала.
Отнес халат лаборанткам, догнал ее у гардероба, помог одеться, сам оделся — все молча. На нее я избегал смотреть.
Проводил ее до входного павильона.
— Спасибо, — улыбнулась она грустно. — Когда он вернется?
И у нее, выходит, эксперимент ассоциируется с полетом в космос?..
— Еще три недели.
— Извини, Саша. У меня что-то с нервами не в порядке. Последние ночи. Плохо спала. Даже не сказал, что… Ничего не сказал. Записка: «Вернусь через месяц», — Не хотел, наверно, тебя волновать.
— И сделал, как всегда, хуже. Ты бы вот на его месте так не поступил — я знаю. А он… Как ты
