— Уверен?
— Д-да-а…
Несколько длинных мгновений они смотрели друг на друга. Глаза зверя и глаза человека, готового стать зверем. Отец и сын. В его глазах Тарас не увидел больше ненависти. Он увидел и почувствовал лишь неимоверную усталость и безысходность загнанного хищника, который уже не желает быть таковым.
Жить, решил Петровский, щелкая предохранителем.
За спиной Тараса раздалось несколько быстрых хлопков, а на груди Дронова вдруг один за другим появились белые шарики.
Монстр поднял лапы в недоумении, потом посмотрел на Тараса и издал рев, перекрывший на мгновение шум дождя.
— Пр-р-ред-д-дат-тель, — прорычал он и медленно упал в воду лицом вперед.
Петровский стряхнул воду со лба.
— Быстро к офису, — сказал он в открытую дверь. — Всех наших людей — сюда. Всю нашу — только нашу! — медицину тоже сюда. Постарайтесь спасти хоть кого-то. И, Антон, свяжись с погодниками, пусть усилят дождь. Может быть, хотя бы кого-то спасем.
— А вы, Тарас Васильевич?
Петровский хлопнул дверью.
Джип рванул дальше, а он, сделав несколько шагов вперед, присел над Максимом.
Тот лежал навзничь в пенящейся луже, уставившись единственным оставшимся глазом в темное, затянутое свинцовыми тучами небо. Струи дождя стегали его по окровавленной шкуре, по свежим шрамам и изуродованному лицу. Антидот начал уже действовать. Огромные когти словно таяли на глазах, тело ссыхалось, возвращаясь к человеческим формам, а черты лица его медленно, но неуклонно, приобретали прежние очертания. Из безжалостного и неуправляемого оборотня Максим вновь становился самим собой.
— Прости меня, парень, — произнес Петровский и, протянув руку, погладил пальцами расползающуюся под дождем мокрую шерсть. — Прости, Максим. Я очень многое не успел в этот раз.
Эпилог
Они сидели на скамейке в парке, под сенью расцвеченных всеми цветами осени деревьев. Петровский курил свою неизменную трубку, задрав голову к безоблачному небу. Максим крошил хлеб и кормил драчливых голубей.
— Как же все-таки хорошо! — нарушил молчание Тарас. — Обожаю осень.
— Да вы, по-моему, любое время года любите, — заметил Максим.
— Я вообще жить люблю, — объявил Петровский.
— Я, как выяснилось, тоже, — усмехнулся Максим.
Тарас обернулся к нему.
— Как-то безнадежно прозвучало, — заметил он.
— А как еще может прозвучать? — пожал плечами Максим. — Как вспомню эту мясорубку…
Тарас посмотрел на него внимательно.
— Знаешь, хорошо, что они хотя бы посторонних догадали вывезти. Спасли десять жизней, ни в чем, ни повинных. Плюс дед. Мы же потом беседовали со всеми. Они, конечно, ни сном, ни духом, чем на самом деле их контора занимается. А ты, конечно, тоже хорош. Ну, надо же было такое придумать, а? Ты о собаках прочитал где?
— В кино видел, — буркнул Максим. — Помните, фильм такой был, «К-9»? Ну, про собаку полицейскую. Там герою Джеймса Белуши долго объясняли, кто такой альфа-лидер.
— И кто же?
— Вожак стаи.
— Но зачем, Максим? Ты бы и так их голыми руками…
Максим потер лоб.
— А я знаю? — с тоской произнес он. — Ведь это не я придумал. Там, кстати…, еще кто-нибудь остался?
Петровский помолчал.
— Крыша была с листовым металлом, — сказал Тарас. — И еще оказывается, там какие-то химикаты стояли. Что-то типа склада на свежем воздухе. В общем, всех, как в духовке…. Никакой дождь не спас. Ты когда придумал-то здание поджечь?
Максим опустил голову.
— Не помню. Наверное, когда обнаружил, что Борзов застрелиться успел. От злости, наверное, и поджег. Не слышно о «Сигме»?
— Полностью пропала с рынка. Я, было, подумал, что формулу те товарищи вывезли, которых в начале ты выпустил, а потом уже мы. Их же впопыхах так и не взяли. Но, нет, никаких следов, Максим.
— Я бы их тогда не выпустил. А кто они такие были?
— Да, тоже, те еще подарки, — махнул Петровский рукой. — Из конкурирующей с Шептуном организации. С ними потом, как-нибудь, разберемся. Ты что поделывать-то намерен? Сидеть, страдать и убиваться?
Максим бросил голубям горсть хлебных крошек.
— В себя немного приду и за работу. Ваше предложение все еще в силе?
— А как же. Мои предложения всегда в силе.
Тарас поднялся.
— Ну, ладно, Максим, — сказал он. — Поеду я.
— Ну, здорово, — кивнул тот. — Приехали на полчаса, двадцать минут из которых молча дымили трубкой. Что ж так-то?
— А у тебя уже другой посетитель, — улыбнулся Петровский, кивнув в сторону больничного корпуса. — Ты уж прости старика, взял на себя смелость.
Максим обернулся, и хлебные крошки посыпались у него из руки.
Там, около машины Тараса стояла, робко переминаясь с ноги на ногу, Алена. Вот, поймав его взгляд, подняла руку, неуверенно помахала. Совсем на себя непохоже.
— Тебе ей многое надо рассказать, — произнес Петровский, улыбаясь. — И ей тебе наверняка тоже…. А я уж поеду, Максим. И даже не упрашивай меня, старика, с вами, молодыми, остаться.
КОНЕЦ
