Об этом накануне рассказывала ему Софья Илларионовна, и он тоже был потрясен. Уж про Жанну-то он слышал, ее еще в седьмом классе проходили, да и имя на слуху.
– И откуда ты все это знаешь? – удивлялись продавщицы. – Надо же, такой начитанный, а грузчиком работаешь. Тебе бы в институт поступить, а не ящики таскать.
В институт! В гробу он видал эти институты. Очень надо. Да у него и школьного аттестата нет. Нет, учеба – это не по нему. Хотя, конечно, узнавать что-то новое интересно, особенно когда бабка Софья рассказывает. Вроде как пелена какая-то в голове прорывается потихоньку и проступают четкие яркие картинки. Что у него в голове раньше-то было? Потусоваться, выпить, глотнуть, ширнуться, потрахаться, поесть, переночевать. Вот и все содержимое его нетренированных мозгов. А тут прямо словно бы движение в голове начинается, и бабкины рассказы становятся понятнее, и собственные мысли откуда-то стали рождаться. Чудеса, да и только. Потому и полюбил непутевый Сережа Суриков вечерние посиделки с Бахметьевой. Такие, как в этот длинный темный февральский вечер.
Что она там про совершеннолетие говорит? Он должен что-то чуять?
– Ты должен почувствовать, что стал другим, – пояснила она.
– Не, – он снова помотал головой, – ничего не чувствую. Мура все это. Какой был, такой и есть.
– Ошибаешься. – Старуха хитро улыбнулась и приняла свою любимую позу: подперла подбородок маленьким коричневым от пигментных пятен кулачком. – Ты другим стал, Сереженька, не сравнить с тем, каким ты был, когда пришел ко мне. Совсем другим.
– Да ну? – Суриков неподдельно удивился.
Чего она выдумывает-то? Не изменился он ни капельки.
– Вот тебе и «да ну». До двадцати одного года тебе два месяца еще, а через два месяца ты и вовсе себя не узнаешь. Не зря считают, что двадцать один год – это рубеж. Ты, Сереженька, мудреть начал.
– Это как? Знаний, что ли, в голове прибавляется? Так это от вас все, от ваших рассказов. У меня в магазине все прямо тащатся, когда я им пересказываю, думают, это я такой начитанный. Но это они так думают, а вы-то знаете, что я книжек не читаю.
– Нет, Сереженька, не в знаниях дело. Хотя и в них тоже. Они у тебя в голове оседают, перевариваются, и от этого ты умнеешь. Но мудрость – это другое. Мудрость – она от сердца идет, от жизненного опыта. Вот ты всю жизнь, пока ко мне не попал, был одиночкой, а одиночки – они до самой смерти дураками остаются, мудрости в них не прибавляется ни на грамм. А все почему? Потому что не любят никого, не живут ни с кем и ни о ком не заботятся. Непонятно тебе? Тогда я попроще скажу. Если человек каждый день мускулы не тренирует, в нем силы не прибавится, верно ведь?
– Ну, – поддакнул Сергей. Пока было понятно, и согласился он со словами Софьи Илларионовны вполне искренне, не кривя душой. Действительно, откуда ж сила возьмется, если мускулы не тренировать? Пьяному ежику – и то ясно.
– Если душу не тренировать, в ней тоже силы не прибавится. Душа – она в точности как тело. Ты не думай, что душа – это выдумки, нет, Сереженька, душа – это психика плюс мозги, и то и другое нуждается в тренировках. Душа тренируется, когда работает, делает что-то, когда она действует. А когда душа действует? Когда любит, ненавидит, беспокоится, радуется, сердится. Теперь подумай: мать, у которой, к примеру, шестеро детей, постоянно в душевной работе находится. Во-первых, она всех их любит и о них беспокоится. Во-вторых, у каждого из шестерых свои беды, радости, неудачи, и она эти радости и беды переживает с каждым из своих детей. Они болеют – она с ума сходит. У них с любовными делами не складывается – она страдает. У нее душа натружена не меньше, чем руки, которыми она их кормит, одевает и обстирывает. И от этого она с годами становится мудрой, начинает точно чувствовать, что главное, а что не имеет значения, что можно простить, а что нельзя. Этому не научишься из книжек, хоть десять миллионов томов прочитай. Это рождается только из постоянной, каждодневной работы души, из опыта совместной жизни с кем-то, кто тебе небезразличен. А одиночка откуда может этому научиться, если рядом с ним никого нет? Ты был одиночкой, и твоя душа простаивала в бездействии. А теперь ты живешь со мной вдвоем, и она у тебя заработала. Ты даже сам не заметил, а она работает, и с каждым днем все сильнее и сильнее. Потому и мудрость начала появляться.
– Откуда вы знаете? – тупо спросил Суриков. Объяснение Бахметьевой он понял, оно было простым и доступным даже для него, но все равно выглядело неправдоподобным. С чего это она взяла, что у него душа заработала? Не чувствует он ничего такого. Врет все бабка, мозги ему канифолит.
– Откуда знаю? Да вот знаю. Вижу, что с работы ты приходишь как по часам, в полвосьмого, а то и раньше, если в магазин не заходишь. Что тебе рядом со мной, медом намазано? Я ж тебя не держу, сколько раз говорила: гуляй, встречайся с кем хочешь, хоть не ночуй здесь. А ты? Каждый божий день возвращаешься сразу, как работу закончишь. Значит, тянет тебя сюда. Тебе здесь тепло, тебя здесь ждут. Такие вещи не мозгами, а душой понимают. Значит, она у тебя работает, не стоит без дела. Или другой тебе пример приведу. Ты с прошлой недели начал мне с работы звонить. Я ж тебе не любимая девушка, чтобы тебе в радость было голос мой услышать. Это душа твоя стала требовать. Ей приятно, что есть кому позвонить, о ком побеспокоиться.
Надо же, как ловко бабка Софья все по полочкам разложила! Получается, что и в самом деле в нем душа проснулась.
– А вы сами мудрая? – невольно вырвалось у него.
Софья Илларионовна помолчала, потом ответила:
– Нет, сынок, я не мудрая. Я слишком давно живу одна, если и была во мне мудрость, так вся вышла. Вот будем жить с тобой вместе – глядишь, и я потихоньку мудреть начну.
Глава 5
Утром, однако, ситуация предстала перед Татьяной в несколько ином свете. Она уже позавтракала и стояла перед зеркалом, нанося на лицо макияж, когда раздался телефонный звонок. Звонил ее сосед по служебному кабинету.
– Таня, у нас беда. Роман Панкратов умер.
– Как умер? Отчего?
– Погиб. Под машину попал. Я с утра на работе не буду, надо помочь семье со всякими формальностями, жену туда отправить, организовать перевозку тела. Прикрой меня, ладно? Шеф в курсе, но у меня куча народу на первую половину дня вызвана. Извинись перед ними и попроси всех прийти завтра в это же время.
Татьяна положила трубку и обессиленно присела на край дивана. Роман Панкратов. Тот самый следователь, который начинал дело об убийстве Бахметьевой, а потом уехал в отпуск. Должен был вернуться дней через десять. Уже не вернется. Попал под машину в том городе, в котором отдыхал.
Ужасно. Чудовищно. Или… закономерно? Если все происходило примерно так, как она себе представляет, то это должно было случиться. Ромка вернулся бы из отпуска, и Татьяна полезла бы к нему с расспросами о первом этапе расследования. И тогда все вылезло бы. Панкратов был обречен на смерть с того самого момента, когда дело передали ей. Даже не с этого момента, а чуть позже, когда она стала задавать вопросы второму следователю, Вальке Чудаеву.
Сколько стоит квартира Бахметьевой? Тысяч сорок – сорок пять. Долларов, конечно, не рублей же. Выходит, человеческая жизнь стоит дешевле.
Как бы там ни было, соваться к оперативникам со своими заданиями нельзя. Опасно. Группа большая, и как знать, кто именно в нее входит. Можно нарваться. Панкратов уже нарвался. Как же быть? Сделать вид, что ничего не заметила? Да, наверное, так и надо сделать. Спокойно раскрывать убийство Бахметьевой. Если оно совершено не из-за квартиры, то можно отделаться легким испугом. А если все-таки из-за нее? Черт, что же делать?
Она вспомнила недавно проведенные в Москве две недели. Своими глазами видела, как работают ребята из отдела по борьбе с тяжкими насильственными преступлениями. Смотрела на них – и завидовала. Они доверяют друг другу, не ждут каждую минуту какого-нибудь подвоха, какой-нибудь гадости от коллег. Это, конечно, заслуга их начальника, Гордеев сумел собрать и сколотить хорошую команду. А может ли она
