– Но прописана-то я у Иры, а не в трехкомнатной.
– Ну так пропишись обратно.
– Не указывай мне! – внезапно рассердилась мать. – Это не твое дело. Она уехала, у нее своя жизнь, у меня – своя. Я не обязана оплачивать ее дом. Пусть его родители деньги дают.
– Мать, как ты можешь? – возмутился Николай. – Вы же договорились… Она рассчитывала на эти деньги. В конце концов эту квартиру они получили благодаря родителям Леонида, у него все права на нее, а не у тебя. Так нельзя.
– Убирайся! – взвизгнула Вера Григорьевна. – О ней ты думаешь, а обо мне хоть раз в жизни подумал?
Николай хлопнул дверью и отправился разыскивать Александра, третьего мужа своей матери. К вечеру он уже все понял. Вера Григорьевна старалась для своего Сашеньки, который хотел иметь собственный дом в ближнем Подмосковье, большой, кирпичный, со всеми удобствами. Одним словом, такой, в каких принято жить на Западе. На строительство этого дома и идут деньги за сданную огромную квартиру. Впоследствии планировалось продать квартиру Ирины, большую трехкомнатную обменять на маленькую с солидной доплатой, тысяч эдак в пятьдесят, и таким образом полностью расплатиться за дом и обстановку. А уезжать Вера Григорьевна и не собиралась с самого начала, все это и было задумано для того, чтобы обеспечить строительство и оборудование роскошного дома в пригороде.
Вернувшись домой, Саприн тут же позвонил сестре и все ей рассказал. Ира разрыдалась.
– Я беременна… Мы не хотели заводить ребенка, пока у нас не будет своего дома, пока у Лени не уладится с работой. И вот с работой все в порядке, мы подыскали дом, а она… Что же мне делать, Коля?
– Подожди, Иришенька, подожди, не плачь. Какой у тебя срок? Может быть, еще не поздно? Я ее дожму, я вытрясу из нее эти деньги, но на это нужно время.
– Ох, Коля… Аборт делать поздно, уже четыре месяца.
Саприн понимал, что силой действовать нельзя, а через суд ничего не добьешься, мать прописана в квартире и никто не может заставить ее сделать то, что она обещала. Для того чтобы вынудить Веру Григорьевну продать квартиру и вернуть деньги дочери, нужно проводить длительную и тщательно разработанную комбинацию, вплетая в нее и шантаж, и ревность к молодому мужу, и страх разорвать отношения с дочерью, и многое другое. На такие комбинации действительно нужно время, а его-то как раз и нет.
Он еще несколько раз пытался поговорить с матерью, но результат был один и тот же. И Саприн понял, что старается напрасно. Ничего у него не выйдет.
Он очень хотел помочь сестре, но не знал, как это сделать. Выход был только один: как можно скорее заработать как можно больше денег и отдать ей. Он знал, что Ира и ее муж живут в квартире, которую снимают на деньги добрых родственников. Деньги, конечно, нужно будет отдать, но это терпит. Беда в том, что работа, которую нашел Леонид, требует, чтобы они жили совсем в другом месте, в другом городе, где нет дешевых меблирашек. А на то, чтобы арендовать приличный дом, денег им никто не даст. Если же отказаться от этой работы, то придется согласиться с тем, что ребенок родится у безработных родителей, чего позволять тоже никак нельзя. До родов оставалось всего два месяца, Ира была на грани отчаяния, и Николай взялся за это сомнительное дело с убийством Вероники Штайнек-Лебедевой только потому, что Шоринов хорошо за него заплатил. А теперь вот еще Тамара… Если он сможет ее найти и устранить, то получит еще деньги. Этого будет вполне достаточно, чтобы ребенок его сестренки родился в нормальных условиях, в хорошей клинике, откуда его привезут в маленький уютный домик счастливые родители. Если бы не это, если бы не его подлая и жадная мать, он бы никогда не взялся за такое дело. Послал бы подальше Шоринова, и дело с концом. Пусть ищет других исполнителей…
Нынешняя болезнь свалила Николая как нельзя более некстати. Дорог каждый день, ему нужно искать Тамару, чтобы покончить с ней, получить от Шоринова обещанные деньги и отправить их сестре. Часть денег – гонорар за Веронику и кое-какие собственные сбережения – он все-таки успел перевести Ире через российское отделение Дойч-банка, на первый взнос за дом ей должно хватить. Но хорошо бы успеть получить и второй гонорар, чтобы рожала его единственная сестра не абы где и чтобы на приданое маленькому хватило.
Мысль о Тамаре заставляла Николая Саприна болезненно морщиться. Во время двух последних поездок в Австрию он регулярно спал с ней, но не потому, что она ему безумно нравилась, вовсе нет, просто так нужно было для дела. Николай знал, что обладает броской красотой и, если будет всюду появляться один, на него станут обращать внимание как женщины, что естественно, так и мужчины этих женщин. Будут обращать внимание, а значит – запоминать. А этого ему совсем не хотелось. За одиноким красавцем наблюдают десятки глаз. За красивым мужиком, рядом с которым красивая женщина, не наблюдает никто: женщинам не обломится, а мужчинам он не опасен. Но еще существуют горничные, которые всегда могут точно определить, что парочка делала на этих белоснежных простынях – мирно спала или с упоением занималась любовью. И еще есть нечто неуловимое, что сразу позволит опытному взгляду отличить пару просто знакомых от пары любовников или супругов. И никакое актерское мастерство здесь не поможет. Если ты не спал с женщиной, ты не сможешь вести себя с ней так, чтобы все окружающие считали вас любовниками. Черт его знает, почему. Может, кому-то это и удается, но Саприн точно знал, что у него это не получится.
Тамара приглашение в постель приняла как нечто естественное и не нуждающееся в объяснениях, особо не старалась, было видно, что «отрабатывает» по привычке. Но Саприну понравилось. Понравилось по одной-единственной причине. В самый острый момент она переставала стонать и хрипло выкрикивала: «Я тебя люблю!» Николай понимал, что за этими словами на самом деле ничего не стоит, просто у Тамары такая особенность. Некоторые кусаются, некоторые плачут. Есть такие, которые начинают говорить нецензурные слова. Одни молчат, другие царапаются. А Тамара говорит: «Я тебя люблю». Но слова эти звучали неземной музыкой. Беда Николая Саприна в том, что он ни разу в жизни не слышал от женщины этих волшебных слов, хотя женщин в его жизни было более чем достаточно. Вот как-то не везло ему на искренние признания, а может, он сам к таким признаниям не располагал – сдержанный, холодный, ироничный, всегда готовый поддеть, скрытный, порой надменный. И даже те женщины, которые его действительно любили, никогда не говорили ему об этом. И пока он не услышал заветную фразу от совершенно чужой ему переводчицы, он и не предполагал, как сильно хочется ему слышать такие слова. Всегда хотелось.
Тамара была спокойной и деловитой партнершей по работе, свободно говорила по-немецки, непринужденно употребляя идиомы и обнаруживая знание местного фольклора. Но акцент все-таки был, от него невозможно избавиться, если не живешь в стране долгое время, и Саприн с Тамарой выдавали себя за чехов, а в паспортах, которые они предъявляли в мотелях и гостиницах, стояли чешские имена и фамилии. Она не была ни болтливой, ни капризной, но беседу могла поддерживать ровно столько, сколько нужно, не выказывая ни малейшего раздражения, скуки или усталости. Одним словом, Тамара Коченова обладала
