Здесь проявлено мистическое переживание России, во-первых, как Света, Счастья (следовательно, и присутствия в ней Бога), и, во-вторых, России как Отсутствия, России, которая внутренне ушла во Внереальность, и потому ее как бы «нет» (конечно, не в буквальном смысле). Это как раз то сочетание, о котором мы говорили, и неудивительно, что великие русские поэты и писатели метафизически переживали и такое. В этом тайноведческом стихотворении есть еще строчка: «А может быть, Россия — только страх» (и о смысле страха перед Россией мы скажем потом) и, наконец, строчки о «музыке, сводящей с ума». Это действительно так, ибо самые эзотерические «мотивы» русской музыки, включая особенно стихии народных песен с их «подводными» интонациями, вообще весь «подтекст» русской музыки прямо ведут в ту бездну, в которую ведет и беспредметная Русская Тоска («черная музыка» Блока). А это и есть тот тайный уровень, то тайное ядро, которые присутствуют и во второй реальности Русской жизни, и в ее великой и не познанной еще культуре, и в ее будущей метафизике. Указанием на эту крайнюю степень трансцендентности (которую и обычные люди могут носить в себе, не сознавая ее) в России являются и такие сугубо российские мистические переживания, как «лишенность» и «обездоленность». Все это присутствует в России «почти везде»: и в ее природе, отражающей Русскую Душу, и в ее поэзии, и в жизни… «Лишенность» эта в глубине имеет некоторые те же качества, что и Чистая Тоска, то есть она не лишенность чего-либо (что, разумеется, является другим видом «лишенности», которая есть везде), а «лишенность» сама по себе, «лишенность» как качество самого бытия (как будто бытие хочет перейти в иное) — и в русском изобразительном искусстве это особенно, почти непередаваемо выражено в некоторых пейзажах, картинах русской природы. Самое главное, что такого рода «лишенность», «обездоленность», «тоска» на этом уровне имеют явно выраженный позитивный смысл — и это надо понять. Почему? Потому что они ведут к «реализации» той тайны отношения между Абсолютом и Россией, о которой речь будет впереди. Это просто инструмент тайноискания, в том числе подлинной метафизической русскости.
Несомненно, всем этим реалиям может сопутствовать страдание — но в данном случае это, конечно, метафизическое страдание, то есть страдание, вытекающее из причин не от мира сего, причем это страдание, которое существует не из-за отсутствия метафизической полноты, а, наоборот, именно из-за ее присутствия. В идеале это «страдание», которое присутствует при Взгляде в Бездну, по ту сторону Реальности, или на более скромном уровне — просто страдание, сопутствующее вышеописанным метафизическим переживаниям.
Поэтому совершенно естественно, что русские «любят» страдание, ибо оно связано с их высшей тайной, и все это находит полное подтверждение в особом характере русской культуры.
Вспомним опять слова Достоевского о потребности нашем в страдании: «У русского народа даже в счастье непременно есть часть страдания, иначе счастье для него не полно». Это очень точно сказано, именно наличие «счастья» и «страдания» одновременно, во всем этом чудовищно-русском парадоксе и есть намек на присутствие «тревоги», «тоски» даже в ситуации наполненного бытия, счастья, благополучия. На высшем уровне это сочетание противостояний может переводиться как сочетание «Бог» и «лишенность» — что является центрально-высшим парадоксом, разрешение которого может лежать в той сфере, которой для нас, для человечества, метафизически «нет» и которая, может быть, лежит по ту сторону Абсолюта.
В этом случае страдание должно также пониматься «позитивно», и тогда понятной становится любовь русских к такого рода страданию, к самой чистой субстанции страдания.
эти строки великого поэта прекрасно иллюстрируют суть русской мистической «антиномичности»: для обострения «антиномичности» я сказал бы даже: «Приюти в просторах бесприютных» — ибо действительно мы жаждем «уюта», «покоя», «земли», устойчивости, но мы и не можем отделаться от страсти к бесприютству и бескрайнему сиротству (это при нашем-то Боге, Боге Отце — «сиротство»: вот еще пример нашего высшего метафизического «безумия», открывающего то, что совершенно недоступно другим существам, и видимым и невидимым). Нам действительно остается искать приют в Запредельной Бесконечности, стоять на ногах на нашей родной земле, а сознанием своим уходить в «необъятность», которая тоже дана нам как символ и на физическом уровне: как «необъятность» нашей земли.
Другая наша особенность, тоже подводящая нас к «неуловимому ядру», то есть к «последнему отношению» с Абсолютом, это та особенность, о которой не раз писалось, но которая представляет собой нечто иное, чем «чистая тоска».
Это то тайное, скрытое желание (в нашей душе) «взорвать» мировую гармонию, о котором мы уже писали во введении.
Этот «взрыв» (недаром Волошин писал о культуре «взрыва» в России) фактически направлен на то, чтобы, так сказать, открыть за далью даль, то есть смять, уничтожить «старую» фиксацию на «старом мире» (из которого ушел дух), чтобы прорваться в новую реальность (в стихии знаменитых строчек А. Белого в «пространствах таятся пространства»). Иными словами, отстранение одного мира ведет к открытию другого. Но это — на экзотерическом уровне. На высшетайном уровне — «отстранение мировой гармонии» может быть связано именно со взглядом в Бездну, в своем пределе в Бездну, которая «по ту сторону Абсолюта» (то есть во Внереальность, которой «нет»).
С этим аспектом «взрыва мировой гармонии», что является также и проявлением Сакрального Хаоса в нашей Душе, связан тот уровень, о котором много говорилось, именно русская «апокалиптичность». Однако, на наш взгляд, эта «апокалиптичность» имеет свои особенности, которые становятся ясными благодаря их сочетанию с другими качествами Русской Души (это вовсе не «ощущение» или тайное желание конца мира). Смысл нашей «апокалиптичности» во взрыве в незнаемое, в желании открыть (прорыть щель в Иное, оставить пространство, пусть и «бездное», для прорыва в то, что назрело в глубине национальной души и что нуждается в объективизации. Из-за этого стремления к прорыву в наше бесконечное — такая ненависть, отвращение, отмеченное у нас и иностранными наблюдателями, историками, ко всякой фиксации, ко всякой оформленности, которые мешают такому прорыву. Отсюда и отстраненность — оттого, что фиксирование существует.
То, что на каком-то подпольно-тайном последнем уровне нашего бытия создает в нас скрытую духовную тревогу, может быть выражено как напряжение, контраст между чувством Бога и русской тоской, между Богом и Бездной, между стремлением нашим уйти к Божеству, к Отцу, и желанием остаться с Россией, с ее неприкаянностью и непонятными прорывами в Неизвестное.
И действительно, истина в России носит «фантастический характер», это не просто истина, а «истина с тоской». В безмерности, бесформенности, недовоплощенности «русского начала» нет «точного» или «ясного» ответа (на «проклятые», или вечные, или глубинно русские вопросы), а есть нечто выходящее за пределы традиционных ответов. Россия — безмерность как знак не только того, что на эти вопросы как будто бы нельзя ответить, а скорее как знак, что эти ответы могут содержать в себе большее, чем вопросы, и в то же время они (эти ответы) уводят в сферу, которая выходит за пределы всего духовно известного.
Все это с неизбежностью ведет нас к некоторому метафизическому заключению, вытекающему из предыдущих рассмотрений глубинных качеств России.
Вместе с тем к этому заключению можно прийти и другими путями (если это дано): глубинной медитацией о России, или молниеносным интуитивным озарением (откровением), прорывом в высшие сферы… Фактически именно это поставило точку над «i» в нашем русскоискательстве.
Так о чем же идет речь? Речь идет об особом тайном качестве России, не выходящем пока на поверхность ее бытия и истории, но таком скрытом качестве (или качествах), которое непосредственно связывает ее с началами, о которых человечество не имеет никакого представления.
Эти «силы», если можно условно об этом так антропофорно говорить, на самом деле выражают ту Внереальность, которая выходит за пределы концепции Абсолюта, Бога в Самом Себе, и которая трансцендентна по отношению к Абсолюту, к Реальности и Божественному Ничто, метафизической Полноте.
