и норовила упасть на грудь, а веки того и гляди придется удерживать пальцами.
— А потом решил – да пропади все пропадом! Пусть пристрелят. Зато у меня совесть чиста останется. Побарахтаюсь, пока силы есть, а там будь что будет.
Он снова зевнул и внимательно, насколько позволяла застилавшая глаза сонная дымка, взглянул на сидящего напротив Павла. Бессонная ночь явно далась нелегко и тому. Костюм измялся и перепачкался окончательно, а под запавшими глазами пролегли глубокие темные тени.
— Ложись спать, — посоветовал начальник Канцелярии. — Я тоже пойду сейчас давну ухо минут четыреста как минимум. Ноги не держат. Да, а все-таки мы победили! Не верится прямо…
— Ничего мы не победили, Бегемотище ты наш, — грустно усмехнулся Олег. — Наоборот, как бы хуже не стало. Ты хоть понял, что я сделал сегодня ночью? Я ж людям показал, что они – тоже реальная сила. И что им не обязательно бояться и молчать в тряпочку.
— Ну и пусть не боятся, — пробормотал Бирон. — Тебе-то что?
— А то, что реформы, которые мы пропихиваем, ни к чему хорошему не приведут. По крайней мере, поначалу. И люди, которые сегодня радуются там, — он кивнул головой в сторону выходящего на площадь окна, — завтра меня возненавидят. И если раньше они скрипели зубами, но помалкивали, то теперь – не станут.
— Ты прав, — хмыкнул начальник Канцелярии. — Хреново. Ну ничего, придумаем что-нибудь. Не впервой.
— Ничего не надо придумывать! — неожиданно для себя Олег рассмеялся. — Все замечательно. Понимаешь, любые наши планы без поддержки народа обязательно провалятся. Бессмысленно менять экономические схемы, если они остаются пустой игрой чиновного разума. До тех пор, пока люди не захотят сами что-то поменять, реформы – пустая трата сил и времени. Думаешь, какой из тех законов, что мы пропихивали в последнее время, самый важный?
— Ну… — Бирон неуверенно посмотрел на товарища, пытаясь провернуть в сонных мозгах хоть какие-то шестеренки. — О хозрасчете?
— Да хрен там! — снова рассмеялся Олег. — Об индивидуальной трудовой деятельности, вот какой! Это только первый шаг. А дальше примем и другие, которые позволят человеку не просто делать вид, что трудится на государственном заводе или поле, а действительно работать на себя. Полмира живет в условиях частной инициативы, и неплохо живет, а мы чем хуже?
— Контра… — вяло ухмыльнулся Бирон. — Покушаешься на святое, можно сказать. Правильно тебя изменником называли…
— Правильно, — неожиданно серьезно согласился Олег. — Знаешь, я много думал в последнее время над тем, куда мы идем. И чем дальше, тем больше я сомневаюсь, что наш путь – правильный. Народное – значит, либо ничье, либо государственное. А раз государственное, значит, его интересы выходят на первое место. А на кой оно сдалось, государство? Только чиновников-дармоедов плодить пачками и гораздо. Работать ради того, чтобы сволочи вроде Смитсона или Ведерникова себя самовластными баронами чувствовать могли? Нет, Пашка, пора нам жизнь с головы на ноги ставить. Эй, ты что, спишь?
В ответ до него донеслось ровное посапывание. Начальник Канцелярии глубоко спал, откинувшись на спинку кресла, и луч солнца подсвечивал небритую щетину на его подбородке. Олег хмыкнул и с трудом встал, преодолевая сонливость. Он подошел к окну, прижался лбом к холодному мутному бронестеклу председательского кабинета и принялся смотреть на площадь, заполненную народом. Казалось, толпа стала еще гуще. Дымились походные солдатские кухни, трепетали над головами корявые, от руки написанные транспаранты, и тени от предвечернего солнца, пробивающегося сквозь постепенно расходящиеся облака, играли на непокрытых головах. Впрочем, хорошая погода, похоже, не собиралось стоять долго. На севере собирались тяжелые, низкие, напитанные снегом тучи, и голые ветви деревьев на газонах трепетали под порывами усиливающегося ветра.
Олег вздохнул. Да, завтра собравшиеся здесь люди могут его возненавидеть. Уже скоро придется вводить еще более жесткое рационирование, а как снабжать зимой удаленные районы страны, остается загадкой даже и сейчас. Но проблемы можно оставить на завтра, равно как и раздумья на тему уроков, которые можно извлечь из происходящего с ним в том, другом, мире. А сейчас у него оставалось пять минут мира и тишины, чтобы насладиться последними солнечными лучами дня.
Проблемы… Куда же без них. Но дорогу осилит идущий, верно?
«Общий вызов элементов Сферы. Трансляция сырых данных. Частичная расшифровка материала по истории Дискретных. Высокий приоритет. Конец заголовка».
…Известия от первого разведывательного транспорта нанесли общинам очередной тяжелый удар. Если до его прибытия в колыбель человечества оставалась хоть какая-то надежда, то отчеты исследователей вбили в ее гроб последний гвоздь. Солнечная система оказалась мертва. Мертва окончательно и бесповоротно. Погибли не только люди и искины – не осталось вообще никакой биологической жизни. Более того, после первых недель исследования астронавты констатировали полный распад вообще всех материалов, содержащих соединения с углерод-водородными связями, и, в частности, любой органики. Погибли пластики, изготавливаемые из нефти, и книги в музеях, в старину произведенные из древесно-целлюлозной массы. Даже хитиновые оболочки дохлых пауков и тараканов рассыпались в прах от малейшего дуновения воздуха. Полностью разрушились компьютеры и носители информации, построенные с применением водород-керамических технологий, то есть девяносто пять процентов всех интеллектуальных устройств, хранящих базы знаний, и все без исключения носители искинов. И выл над Землей тоскливый ветер, наметающий барханы стерильного песка у подножия руин когда-то гордых небоскребов…
Самой страшной казалась внезапность Катастрофы. Ничто не свидетельствовало о том, что хоть кто- то пытался защищаться от надвигающейся опасности. Повсюду – на космических станциях, внутрисистемных челноках, в домах на Земле и прочих планетах – обнаруживались следы обычной мирной жизни. В кафетериях орбиталов и в ресторанах под открытым небом на столах располагались подносы с окаменевшей едой, жилые и производственные помещения заполняли останки мертвых людей в естественных позах, и мумифицированные трупы любовников сплетались в кроватях в вечном экстазе. И везде, везде, даже в сверхзащищенных бункерах дальних исследовательских баз, наблюдалась одна и та же картина безнадежной тотальной гибели.
В течение первого месяца после поступления отчетов не менее двух тысяч человек покончили жизнь самоубийством. Точное количество установить так и не удалось – ни по горячим следам, ни в ходе ретроспективных демографических исследований. К тому моменту люди, уже поголовно сменившие биологические тела на кибернетические, были мало привязаны к станциям, где за ними могли наблюдать искусственные интеллекты систем жизнеобеспечения. Многие просто отключали телеметрию и терялись в мертвом вакууме и на поверхности недружественных планет. Подавляющее большинство не только отключало телеметрию, но и стирало свою психоматрицу. Однако с течением времени несколько десятков предположительно умерших восстановили контакт и вернулись в общество, и в то же время несколько сотен взамен них ушли в отшельничество. Подобного рода неопределенность сохранялась в течение многих лет, так что самая точная цифра прервавших свое существование, которую удалось вычислить, составила тысячу восемьсот восемьдесят два человека… плюс-минус пара десятков.
Эпидемия самоубийств нанесла общинам гораздо более тяжелый удар, чем могло бы показаться на первый взгляд. Три четверти ушедших принадлежали к первому и второму поколению обитателей внеземных станций – цвету научно-технического сообщества. Большинству из них исполнилось полторы, а самым старым и под две сотни лет – не считая времени, проведенного в анабиозе по пути на базы. Они просто устали жить, как стали говорить позже, и утрата последних, пусть даже самых смутных, надежд и иллюзий стала соломинкой, которая сломала спину верблюду. В то же время среди тех, кто принадлежал к третьему поколению, самоубийств случилось не так много. Для большинства из них Земля так и осталась далекой несбыточной сказкой, известной только по немногим записям и текстам. Глубоко ушедшие в виртуальность, они восприняли известия с изрядной долей равнодушия.
Среди тех, кто нашел в себе силы жить – точнее, существовать, как с горькой улыбкой шутили в то время – ученых первого поколения остались единицы. На внешние исследовательские станции обычно отправлялся цвет научного мира, достаточно увлеченный своими изысканиями, чтобы проигнорировать
