зоотехники, агроном с мутным взглядом хронического алкоголика, угрюмые доярки в ватниках и запаршивевшие тощие коровенки. Ничего общего. Никакого созвучия со сном. Слушай, господин Народный Председатель, а может, ты банально переутомился? Не хочешь взять отпуск и расслабиться хотя бы на недельку? Гастрит у тебя уже имеется, до язвы – рукой подать. Неделя затворничества в том же Подберезово, а?
Олег спустил ноги с кровати, ощутив ступнями толстый высокий ворс ковра, и дотянулся до тумбочки. Подсвеченный лампочкой циферблат будильника бледно вспыхнул. Без пятнадцати шесть. Засыпать заново смысла уже нет. Ну что же, друг милый, подъем! Ранней пташке букашка, поздней – какашка…
Проклятый сон никак не шел из головы. Остатки сна, обычно сразу после пробуждения становящиеся бледными и невнятными, а потом и вовсе рассыпающиеся тонкой пылью, сейчас лишь наливались красками и объемом. Он больше походил даже не на сон, а на кинохронику. Нарезанная кусками лента с главными событиями… чего? Сна? Олег усмехнулся, потягиваясь. И чего я распереживался? Давай-ка, дружок, на разминку – ручки в стороны, спина прямая…
Покончив с утренней рутиной, Народный Председатель, вытираясь широким махровым полотенцем, вышел в малый кабинет. Горничная уже успела аккуратно разложить на диване чистое глаженое белье. В приоткрытой двери шкафа темнели развешанные на плечиках строгие костюмы, на отдельной вешалке покачивались разноцветные галстуки. Внезапно Олег почувствовал острое отвращение к пиджакам. Подумав, он открыл угловой шкаф и натянул серую водолазку и штаны из синей «буйволовой шкуры». Тело отозвалось пьянящим чувством легкости – хоть сейчас в воздух взлетай.
Ребята, а почему, собственно, я уже второй месяц как забросил занятия по самообороне? Наверное, потому, что уже давно по утрам не чувствовал себя так хорошо. Даже намечающаяся головная боль отступила. Еще бы – то засиживаешься с документами допоздна, то на деловой пьянке с заклятыми друзьями вроде Голосупова до утра застреваешь, потом утром до упора дрыхнешь и встаешь с такой тяжелой башкой, что жить не хочется. А попытаешься припомнить, на что вчерашний день ушел, так и не припоминается ничего. Текучка, бумажки на подпись, тут Госснаб сам с шурупами разобраться не может, там министр-мебельщик на Минлес бочку катит… Текучка. Словно и не уходил из снабженцев. Ну почему нельзя создать систему, в которой не приходится влезать во все детали самому? И ведь заманчиво-то как – отменить план, фонды, все эти чудовищные АСУ по планированию, дать предприятиям денег, и пусть крутятся как хотят. Ан нет, нельзя – такое дерьмо, что под видим ширпотреба наша замечательная промышленность выпускает, и не продашь никому. Только под видом фондов и разнарядок и распространишь. Как сказал тот несчастный водопроводчик? Всю систему тут у вас менять пора… Или не в системе дело, а во мне? Как-то слабо верится, что недоброй памяти Треморов, Александр Владиславович, во все детали влезал. Наверное, царственным пальцем тыкал в проблему и приказывал решить. И ничего, неплохо правил.
Олег замер, перекатывая на языке внезапно возникшую идею. Потом, стремительно развернувшись на пятках, склонился к столу и ткнул пальцем в кнопку интеркома.
— Доброе утро, Олег Захарович, — придушенно отозвался тот голосом референта. — Чем могу служить?
— Э-э-э… Франц? — Вот беда с техникой! Вечно голоса так коверкает, что не узнаешь!
— Да, Олег Захарович.
Попал, однако, усмехнулся про себя Олег. Посчитаем за добрую примету.
— Франц, как думаешь, Безобразов уже проснулся?
— Не думаю, господин Народный Председатель. Обычно он появляется на рабочем месте около десяти утра.
— Так… — Все-то он знает! Интересно, поймаю ли я когда-нибудь моего незаменимого Франца Хуановича свет Иванова на незнании хотя бы незначительной мелочи? Ну не может человек быть настолько в курсе всего! Окажется еще резидентом сахарской разведки… — Франц, передашь ему, что мне нужно переговорить со Шварцманом. Лично. Пусть вышлет за ним самолет. Но так, чтобы ни одна собака не пронюхала.
— Понял, Олег Захарович, — референт не выразил ни малейшего удивления. — Принято к исполнению.
Принято-то принято, да вот только каждая придворная собака уже к полудню окажется в курсе распоряжения, если только проявит хоть малейший интерес к слухам. И откуда они узна
— Спасибо, Франц. Напомни еще, какие встречи у нас запланированы сегодня.
— В десять утра – академик Сафарганян. Вопросы, касающиеся финансирования постройки циклотрона…
— Я помню. Просто список, без деталей.
— В двенадцать – министр лесной промышленности Петренко. В три часа – посол Сахары Мугаба. В пять – правление всеростанийского профсоюза работников химической промышленности…
— Стоп. Профсоюз отменить. Передать мои извинения, перенести встречу на следующую неделю. Все прочее, что после нее, тоже отменить и перенести. С пяти часов меня ни для кого нет, повторяю – ни для кого. Кому положено, и так узнают, где я, кому не скажу – и знать незачем.
— Понял, Олег Захарович.
— Хорошо. И последнее. У тебя десять минут на то, чтобы связать меня с Бироном. Наверняка он в коме после вчерашней попойки. Объяснишь обслуге, что дело срочное, пусть приводят в чувство, как хотят.
— Да, Олег Захарович.
— Хорошо. Отбой.
Не все жизнь медом намазана, Пашенька, не без злорадства подумал Олег. Пост начальника моей Канцелярии – не просто синекура. А то брюхо скоро до пола свисать начнет, и превратится он в Бегемота не только из-за унылой физии, заметно раздобревшей с осени.
Народный Председатель плюхнулся в крутящееся кресло, жалобно присвистнувшее пневмолифтом, выхватил из прибора авторучку и начал быстро писать на первом подвернувшемся листе. Для начала нужно прикинуть, какие отрасли можно попытаться отпустить на волю. На самоокупаемость, так сказать. Тяжелую промышленность, разумеется, трогать нельзя, как и среднюю. Вот группу «Б», пожалуй, стоит попробовать. Начать, что ли, действительно с мебельной?..
Павел появился только через час, плохо выбритый, злой и с набрякшими мешками под глазами. Он опустился в кресло напротив и тупо уставился перед собой мутным взглядом. Выслушав Олега, он медленно, с явным трудом покачал головой.
— Ты трёхнулся, — вяло сообщил он. — В полседьмого утра вытаскиваешь меня из постели, только чтобы сообщить о покушении на самоё основы? Хочешь, я тебе докторов вызову? Со смирительной рубашкой? У меня доктора хорошие, ласковые, не то что в Первой больнице. Знаешь, как меня там мучили, когда аппендицит вырезали пять лет назад?
— Кончай трындеть не по делу, — отмахнулся Олег. — Давай лучше я тебе доктора вызову, чтобы похмелье снять. Я на полном серьезе.
— Не надо, — скривился Павел. — Я так уже химией себя накачал, еще одна таблетка – и взорвусь, как бомба. Дай отдышаться. А еще лучше – давай я у тебя в спальне прилягу ухо давнуть на пару часиков.
— Перебьешься, — усмехнулся Олег. — Помнишь, как ты меня пьяными звонками в три ночи будил? Вот и отливаются тебе мышкины слезы. Пять минут, чтобы прийти в себя, понял? А я пока мыслю додумаю.
Мысля, однако, додумываться не собиралась, шустро ускользая и не даваясь в руки. Наконец Олег, вздохнув, бросил на стол ручку.
— Не вытанцовывается, — пожаловался он. — Как мне помнится из краткого курса буржуйской экономики, что нам на четвертом курсе читали, конкуренция нужна. Вот, предположим, позволяем мы Минсельстрою сараи и коровники по сельскотоварным производствам за живые деньги строить. Ну и что? Они как строгали халупы, от первого дождя растворяющиеся, так и продолжат строгать. А с чего стараться больше? Все равно председателю деться некуда.
— Шабашников забыл, — буркнул Бирон. — Те тоже построить могут.
