— Может, кто обидел тебя? — вырвалось у Кати, словно ее язык уже не принадлежал ей. Никита, кажется, даже не понял вопроса.
— О чем ты говоришь, Катя, — взбесился вдруг Николай, — дай человеку прийти в себя, четыре года человека не было.
— Ты что?! — вспыхнула Катя. — Ведь где-то он был!
— Нигде я не был, — твердо, с каким-то металлом в голосе ответил Никита.
Он взглянул на портрет Буденного на стене и зевнул.
Николай сел.
— Как это понять, Никита, — чуть-чуть резко спросил Николай. К нему медленно возвращалось обычное сознание. — «Нигде не был»! Что ты хочешь этим сказать? Тебя искала милиция, был объявлен розыск. И безрезультатно. Тебя украли, ограбили, заключили в секретную тюрьму?
— Ну хватит, — грубо оборвал Никита. — О каких ты все пустяках мелешь. Дай-ка сахарку…
Воцарилось напряженное молчание.
Потом Николай, подумав, спросил:
— Может, ты имеешь в виду, что там, где ты был, туда почти никому нет доступа?
Никита не отвечал, взгляд его уперся в стенку, как будто стенка была живым существом. Потом он медленным взором обвел окружающих, словно погрузив их в полунебытие.
И все же Николай снова спросил, уже взвизгнув:
— Ты знаешь, я читал в западных изданиях, что бывают внезапные и необъяснимые перемещения людей, мгновенные, из одной точки земли в другую, отдаленную на тысячи и больше километров. Расстояние наше тут не играет роли. Так были перемещены даже целые корабли с людьми. Но с сознанием этих людей что-то происходило тогда, они сходили с ума…
Никита пренебрежительно махнул рукой.
— О пустяках все говоришь, друг, — глухо, словно с дальнего расстояния, проговорил он. — О пустяках.
— Я, Никита, умереть хочу, — вдруг высказалась Катя. — И тебя поцеловать перед смертью.
Никита словно не слышал ее.
— Жить, жить хочу! — закричал Николай и резко смолк.
— Думаешь, я не хочу, Коля? — обратилась к нему сестра. — Но не так, как жили раньше.
— По-другому мы не умеем, — возразил Николай.
— А меня на шкаф тянет, — и Катя обратила свой пристальный взгляд на пыльный шкаф, стоящий в прихожей. — Наверх, вскочить на него или влезть на люстру, ту большую, что в комнате. И вниз посмотреть или запеть и раскачиваться.
— В муху я тогда воплощусь, в отместку, вот что, — заключил Николай.
— Почему в муху, — обиделась Катя. — Я мухой не хочу быть, а ведь должна буду — за тобой. Ты в одну утробу, и я в ту же… Ты в другую, и я в нее же. Поскачем давай по миру.
Николай дико захохотал.
Катя хлебнула чай прямо из горлышка заварочного чайника.
— Телевизор надо включить, Коля, — сказала она, отпив.
— Чай хорош, — угрюмо сказал Никита, — а туалет-то у вас где?
Коля показал направление. Никита встал и зашел в туалет, хлопнув дверью. Воцарилось молчание. Лица брата и сестры постепенно опять приняли нормальный вид. Катя нарезала белый хлеб и сделала бутерброд.
— Что-то его долго нет? — тревожно спросил у сестры Николай, когда прошло четверть часа.
— Может, много чаю выпил. Ишь как дул, — тихо промолвила Катя.
Но Никита все не выходил и не выходил.
— Это уже становится интересным, — нервно сказал Николай. — Что он там делает?..
— Пойдем постучим ему.
Они подошли к двери. Постучали. Дернули — туалет заперт изнутри. Но ответом было молчание.
— Что он там, умер, что ли? — И, разъярившись, Николай с бешеной силой рванул дверь. Раздался треск, дверь распахнулась. Они заглянули. Внутри никого не было. Кругом тихо.
Катя дико закричала.
— Где же, где он?! — заорал Николай и стал бегать по всей квартире взад и вперед, опрокидывая стулья. В квартире было отсутствие. Катя, красная от ужаса, подошла к брату и крикнула ему в лицо:
— Как жить-то теперь будем, как жить?!
ДИКАЯ ИСТОРИЯ
Андрей Павлович Куренков — монстр. Одна нога у него короче другой (третья еще не выросла), на руках всего семь пальцев, а не десять, как положено по творению, нижняя губа отсутствовала, уши пугали своей величиной, глаза страшенные. Не было в них любви к людям, и вообще ничего не было, если не считать выражения бездонного отсутствия. Да и то это выражение казалось обманчивым.
Жил он один, в Москве, в коммунальной квартире. И никаких родственников — ни матери, ни отца, ни жены, ни сестры. Лет ему было под сорок. Соседи по коммуналке терпели его с момента въезда уже семь лет и поначалу очень пугались.
Старушка Ведьма Петровна (так уж ее звали по простоте душевной) не раз кричала на Андрюшу в кухне, стуча кастрюлей по рукомойнику:
— Страшен ты, сосед, ох как страшен… А ну-ка посмотри на меня, — и она отскакивала с кастрюлей в угол кухни. — Если бы не уши, как у слона в зоопарке, было б терпимо… Женихом был бы тогда, — добавляла она обычно.
Как-то, года через полтора после его появления в квартире, Ведьма Петровна позвала Андрюшу к себе в комнатушку — жила она одна. На столе стоял чай вприкуску.
— Присаживайся, соседушко, — умильно ляпнула Ведьма Петровна.
А надо сказать, что еще одной особенностью Андрея было то, что он почти не говорил, иногда мычал, а иногда если скажет, то что-то такое уж совсем непонятное.
Но за стол он сел и начал пить чаек, поглядывая своими странными глазами на Ведьму Петровну.
— Андреюшка, — начала Ведьма Петровна, надев почему-то очки. — Вот что я тебе скажу. Уши уже тебе не отрежешь, да и я не мастерица людям уши резать. Бог с тобою, живи так. Я на все согласная. Мое предложение: возьми меня в жены, выйти замуж за тебя хочу.
И Ведьма Петровна покраснела.
Андрюша, однако, никак не реагировал, все молчал и молчал.
Наконец старушонка даже взвизгнула:
— Замуж за тебя хочу!
Андрюша повел ушами, и в глазах его появилась мысль.
— Я мамке дал зарок не жениться, — произнес он.
— Да мамка-то твоя давно в могиле! — прикрикнула Ведьма Петровна. — Ей теперь все по хрену. А мы с тобой кататься на лодках будем, в кино ходить вместе, в театр… Чем плохо?
— Убей меня, но не пойду, — упрямо выговорил Андрюша.
— Экой ты предрассудительный, — рассвирепела Ведьма Петровна. — Тебе, дураку, хорошую партию предлагают, по старинке говоря. Чем нам вдвоем плохо будет? Я старушка девственная, если не считать того, что с чертями во сне спала… Ну это со всеми девками бывает.
— С чертями хочу, а с тобой — нет, — громко сказал Андрюша, как отрезал.
Ведьма Петровна завелась. Встала, начала бегать вокруг стола как чумная.
— Да ты что, да что ты, Андрей, — скулила она. — Нешто я хуже чертей?! Посмотри на меня внимательно. Лет мне всего семьдесят пять, груди еще сохранились, — и она горделиво выпятилась перед сидящим на стуле монстром.
Монстр на этот раз тупо взглянул на нее.
