простой, точно разрезающей ад, деревянной, дощатой стеной.
И вдруг — то ли солнце не так прошло свой изведанный путь, то ли повеяло новым существом — Иван почувствовал: заговорят! Заговорят! Сейчас заговорят!
Как он мог раньше сомневаться!
Он приподнялся из угла и торопливо засеменил вперед к изменяющемуся миру.
«А если животные станут, как мы, то во что мы превратимся?! Для кого мы заговорим?!» — радостно мелькнуло у него в уме. «Заговорят, заговорят», — заглушило все в его сознании. Юрк — и Иван очутился вне сарая, на лужайке. А где же животные?
«Корова, корова обязательно заговорит», — подумал он. Иван представил себе, как он обнимет ее теплую, мягкую шею, поцелует в мяготь, как раз в то место, которое не раз у других коров шло в суп, и расскажет ей о Господе, о сумасшествии и об атомных взрывах.
И корова удивится своему пониманию. И расскажет ему о той силе, которая превратила ее в разумное существо.
— Пеструшка, Пеструшка! — поманил ее Иван со значением. Но, увы — ни в хлеву, ни на участке, нигде поблизости коровы не было. А веревка, которой он привязывал ее к столбу, была оборвана.
«Ушла, — холодно, с жутью подумал Иван. — Как только появился разум, ушла».
Он поюлил вокруг своего заброшенного домика, как будто ловя пустоту. Корова исчезла.
«Морду ей за это надо набить», — твердо подумал он.
Спрятав кошку и собаку, которые пока еще не проявляли явных признаков человеческого сознания, в конуру, Иван решил действовать.
Больше всего он боялся, что корова, обнаружив у себя разум, запьет.
Поэтому прежде всего он рысцой побежал в ближайшую пивную. Пивная была лихорадочна, в зеленых пятнах, но облепленная у дверей сонно-боевитыми людьми.
Тьма их, сгущенная у стойки, была еле видна. Иван полез внутрь, расталкивая старушек и инвалидов. Вдруг он увидел знакомую, пропито-обросшую, отключенную физиономию.
— Вася, Вася! — заорал он. — Корова тут не пила? Или ты не заметил?!
— Не толкало, не толкало, — мотая головой, ответил Вася и скрылся в темном, заваленном людьми углу.
— Не смущай ум, — вдруг фыркнул Ивану в ухо седой как лунь старичок.
— Значит, не пила, — выскочил Иван из заведения. Потому что не тот шум сегодня.
Он успокоился и, виляя мыслью, стал обдумывать, куда бы еще могла пойти корова, ставшая, по его мнению, идеею.
Вдруг лицо Вани раздвинулось в добродушно-ощеренной улыбке.
«В библиотеку небось пошла, — подумал он. — Читает. Информируется».
И Иван, покрикивая по дороге на столбы, поскакал в местную читальню. Он почему-то не сомневался, что корова там.
Старушонка-заведующая, заснувшая между тем в уборной, была разбужена резким стуком в клозетную дверь. Это ломился Иван.
Оказывается, не найдя в читальном зале никого, кроме перепуганной библиотекарши, Иван бросился искать корову около клозета, так как, естественно, клозеты самые грязные места.
— Не хулиганьте, молодой человек, — орала на него выскочившая и мутно-встревоженная старушка. — Черт знает чем занимаетесь! Книжки бы лучше читали!
— Ты мне зубы не заговаривай! — кидался на нее Иван. — Говори, куда спрятала корову?!
— Идиот! — взвизгнула старушонка. — Патология! Патология! — заорала она, подняв руки вверх и бросившись по коридору.
Везде вдруг стало тихо. Иван спокойно осмотрел клозет, директорский кабинет, несколько закоулков с портретами — нигде не нашел животное.
Отдышавшись, он выпрыгнул в окно.
Действительность разумной коровы мучила его. Притихнув душой, он ковылял по улице к домику, где жил старичок, занимавшийся оккультизмом.
— Что тебе, Ваня? — осторожно спросил его старичок, заглядывая в глаза.
— Корова от меня ушла, вознеслась, что ли, — угрюмо буркнул Иван.
— Будет, будет, будет, все будет! — закричал старичок и резко захлопнул дверь перед носом Ивана Иваныча.
«А ну его на хрен…» — подумал Иван и пошел дальше непонятной дорогой.
В поту забрел к соседу, Никифору, не очень странному человеку, воровавшему у себя самого кур. Жил он в углу. Сели за стол. Никифор вынул из порток бутыль с водкой.
— Корова, корова исчезла, — проговорил Иван.
— Да украли твою корову, тяпнули, — поморщившись, прикрикнул Никифор. — Я сам видел.
— Не может быть, — обмяк Иван Иваныч. — Она у меня стала разумная.
— А ты откуда знаешь? — и Никифор из-под бутылки уставил на него пристальный взгляд. Помолчали.
— Я, правда, не говорил с ней, — ответил Иван. — Не успел. Как только почувствовал, что у ей — разум, ее, значит, увели.
— Увели, увели точно, — осклабился Никифор. — Какая бы она ни была разумная, хоть с умом, как у божества, но все равно — корова есть корова. Она для жратвы предназначена. На мясо. И ты не мути ум.
— Кто ж это ее увел? — плаксиво промычал Иван.
— Да из шайки Косого. Они и милицию всю прирежуть, не то что корову, — рассудил Никифор, — ишь… теперь ее ищи-свищи… Они уж небось ее пропили… На базаре…
— Ну я пойду, — отвернулся вдруг Иван. — Раз Косой, то дело кончено.
Дома ему вдруг стало страшно одиноко, и он всю ночь стремился уснуть, пряча голову под охапку с сеном.
Весь следующий день он мучился отсутствием непознанной коровы. Мир все, больше дробился, принимая вид неба, усеянного бесчисленными звездами-сущностями.
Вскоре Иван решил кончать всю эту хреновину.
У запертых в сарай кошки и собаки не появлялся разум. Возможно, нужно было очень долго ждать. Но Ивана тянуло куда-то вперед, на действие, в бесконечность. Да и измотали его ум эти животные… Поэтому Ваня решил их съесть. Утром растопил сало на огромной, еще свадебной сковородке.
И поплелся в сарай, к бестиям.
Сначала, встав на колени, удавил руками кошечку, причитая о высшем. Пса заколол ножницами. И в мешке отнес трупы на сковородку. Ел в углу, облизываясь от дальнего, начинающегося с внутренних небес хохота.
Поглощая противное, в шерсти, мясо, вспоминал кровию о своей голубоглазой, разумной корове, вознесшейся к Господу.
Прожевывая кошачье мясо, думал, что поглощает Грядущее.
Много, много у него на уме бурь было.
А когда съел, вышел из избы, вперед, на красное солнышко, и…
ПРИХОД
Не было ни снов, ни кошмаров, исходящих из плоти, ни тупого ощущения смерти, которой нет, ни страха, выворачивающего внутренности. Просто Григорий знал: надвигается ужас. Якобы все оставалось дома на месте: дома-коробки, равнодушные к своему существованию; солнце в пустом небе; трамваи. Но в мире появилось нечто, имеющее отношение только к Григорию. Поэтому остальные ничего не замечали. Оно было скрыто, но казалось, все вещи в миру, даже сам воздух, были лишь его оболочкой (или завесой?!). Да и то, главное, было не в этом. Главное стало в сжимающейся душе Григория… Но почему она сжималась?!
