И здесь надо лишний раз воздать честь великому полководцу (искренне оплакивая в то же время, во имя человеколюбия, эти массовые избиения, признанные бесплодными как историками, так и философами, и государственными людьми) и сознаться, что никогда гений Наполеона не был более могучим, универсальным и всесильным, как под Бородином.
Отделенный от Франции громадными расстояниями, чувствуя, как позади него шевелится Германия, готовая схватиться за оружие и ударить ему в тыл, если он будет разбит, стремясь дать решительное сражение, чтобы устрашить русского императора и его советников, веря, что ему предложат мир после этого кровопролития, Наполеон принял битву, но в первый раз почувствовал важность внезапных потерь.
Он руководил всем боем издали, предоставляя действовать Нею и Мюрату. Тем не менее его распоряжения обеспечивали за французами финальное обладание полем битвы. Однако, склонившись над равниной, Наполеон с невыразимой тревогой следил, как таяли и исчезали один за другим его полки. Чем их заменить? Вот какая мысль точила его во время сражения. Он походил на смелого игрока, удвоившего ставку и спрашивающего себя, хватит ли ему золота, чтобы до конца попытать счастья и преодолеть судьбу.
В десять часов утра императору доложили, что большой редут взят штыковой атакой 30-м линейным полком, которым командовал генерал Бонами, из дивизии Моарна. Ней и Мюрат послали тогда Бельяра просить у Наполеона его гвардии, чтобы довершить поражение. Император отказал, благоразумно находя, что было слишком рано пускать в дело гвардию еще с утра. Однако он дал вместо нее дивизию Фриана.
После взятия ложбины Ней и вице-король потребовали опять на помощь гвардию.
Наполеон согласился двинуть на русских только Дивизию Клапареда из молодой гвардии.
Когда Понятовский, покончив с занятием лесов, овладел справа Утицей, на старом Московском тракте, и русская армия, обойденная с правого фланга, начала отступать, император ответил маршалу Лефевру, который умолял о позволении окончательно раздавить русских, загнав их в Москву-реку штыками его гренадер:
– Нет, старый товарищ, я не дам тебе сегодня покрыть себя славой. Твои гренадеры выиграли достаточно битв! Русские в беспорядке, но они – хорошие солдаты. Гляди, лучшие царские войска отступают перед нами. После сегодняшнего сражения из них уцелело лишь около восемнадцати тысяч; однако восемнадцать тысяч стойких и отчаянных воинов, припертых к реке, способны оказать молодецкое сопротивление.
– Ваше величество, мы одолеем их! – настаивал Лефевр, нетерпеливо рвавшийся в бой.
– Отлично знаю, что одолеем, – ответил Наполеон, – но сколько моих храбрецов поляжет в этой последней схватке? Я не дам уничтожить свою гвардию. В восьмистах лье от Франции нельзя рисковать своим последним резервом! Герцог Данцигский, пожалуй, в скором времени я обращусь с призывом к моей гвардии! Но в данную минуту пускай она удовольствуется тем, что восхищается армией, одержавшей победу, и говорит себе, что после триумфального вступления в Москву я не могу вернуться в Париж одиноким, точно побежденный полководец.
Наполеон не догадывался, что он пророчит себе в тот момент свою горькую участь. Надо отдать ему справедливость в том, что его мудрость и осторожность были тогда достойны его гения. То не был больше отважный завоеватель Египта, смелый победитель Италии, доверчиво захватывающий неприятельские столицы; на него нашел дух осмотрительности. Он оглядывался назад. Пускаясь к неведомым берегам, он заботился о возвращении обратно. Если ему придется дать второе сражение на следующий день, с чем он вступит в бой? Ведь убитых людей не так легко заменить, как расстрелянные патроны. Наполеон поступал разумно, щадя оставшуюся у него горсть храбрецов, потому что, если верить Кутузову и русским историкам, Бородинская победа более способствовала его гибели, чем неуспех. Если бы русские остановили наступление Наполеона, то он вернул бы свои войска к Смоленску или Витебску. Он расположился бы на зимние квартиры и, подкрепив здесь солдат обильным питанием и отдыхом, приучив их к холоду, довершил бы в 1813 году занятие России и подписал бы мир в Петербурге.
Вечером после битвы Наполеон сначала распорядился перевязать раненых и объехал поле сражения, где неутомимый Ларрей три дня перевязывал раны, производил первоначальные ампутации, раздавал лекарства и корпию несчастным, хрипевшим на грязной земле. После этого объезда император вернулся к себе в палатку печальный и задумчивый.
Портрет Римского короля поразил его взор.
– Уберите прочь, спрячьте эту картину! – с живостью сказал он генералу Гурго. – Бедному ребенку слишком рано видеть поле битвы… и какой битвы! Наполеон упал на складной стул, усталый, приунывший, в лихорадочном жару от насморка; в этот момент он был победитель, недовольный своей победой. Он был испуган свирепостью резни и удивлен, не слыша в лагере веселых победных кликов и шумных приветствий, которыми солдаты прославляли его военные успехи вечером после каждого сражения. Бросив взор на развернутую карту и положив указательный палец на Францию, Наполеон, встревоженный, томимый, пожалуй, мрачными предчувствиями, спрашивал себя:
«Что говорят теперь в Париже? Что там делается? Может быть, уже распространился слух о моей смерти!»…
XVI
Заговор Мале был волшебной сказкой с трагическим финалом. В это памятное утро Париж послужил театром чудесной и драматической феерии.
В то время как Наполеон не без тревог вникал в сложившееся положение дел и даже вечером после Бородинской битвы беспокоился о том, что думают и делают без него в Париже, все-таки продолжал отважное наступление на Москву, куда он вскоре и вошел, столица Франции проснулась, озадаченная смелой выходкой Мале.
Мы оставили этого странного заговорщика, когда он отправлялся после приказаний, данных Сулье, в тюрьму Ла-Форс.
Эта старинная парижская тюрьма, знаменитая событиями, совершившимися в ней во время революции, помещалась на углу улицы Павэ-о-Марэ и улицы Сицилийского короля. Раньше то был особняк семейства Ла-Форс. Она просуществовала до царствования Карла X, когда была заменена Сен-Лазаром. При второй империи зловещее здание было разрушено.
Какая причина могла заставить Мале остановиться у входа в тюрьму и велеть отворить ее ворота вместо того, чтобы идти прямым путем в министерство, в главный штаб, и как можно скорее овладеть двумя или тремя важнейшими правительственными учреждениями: военным управлением, министерством внутренних дел с полицейским ведомством, почтамтом и городской ратушей, где должно было собраться
