– От тебя ничего не скроешь, Макс! Родился я здесь, но меня в четыре года усыновили супруги- канадцы после смерти родителей. О своем происхождении я узнал перед поступлением в колледж.
– То есть сейчас ты вроде как вернулся к корням?
– Можно назвать и так, – промолвил Хаксли. – Во всяком случае, судьба родины мне небезразлична.
Макс все больше проникался к нему симпатией. И дело было не в принятом роме и не в том, что их обоих возмущало поведение стриженого парня. В Хаксли чувствовалась искренность, какую никогда не встретишь у журналиста. Видимо, он только начинает и еще не полностью утратил иллюзии. Думает, будто выполняет миссию, борется за правду. У Макса тоже в свое время имелись идеалы, когда он служил копом. Молодым он верил во всякое фуфло, типа, что каждый человек склонен к добру, мир можно изменить к лучшему. Воображал себя супергероем. Хватило нескольких недель оперативной работы на улицах Майами, чтобы Макс превратился в циника.
– Как с тобой связаться?
– Я живу в отеле «Олфсон», – сказал Хаксли, – самом знаменитом на Гаити.
– А чем он знаменит?
– Там останавливался Грэм Грин.
– Кто?
– И Мик Джаггер. Я даже живу в том номере, где он написал «Избавление». Похоже, тебя это не сильно впечатлило, Макс. Ты не фанат «Роллинг Стоунз»?
Макс усмехнулся:
– Кто еще из знаменитых гостил в этом отеле?
– Из известных тебе никто. – Хаксли засмеялся и протянул ему визитную карточку.
Макс сунул ее в карман пиджака, рядом с подписанным Синатрой компакт-диском, который подарил ему Густав Карвер.
– Я свяжусь с тобой, как только тут освоюсь.
– Хорошо, буду ждать.
13
Макс ушел из бара примерно в два часа ночи. Голова кружилась, но приятно. Опьянение сейчас было совсем не таким, как прежде. Больше похоже на наркотический приход. Макс улыбался, на душе было легко, мир казался хорошим.
Справа и слева темнели телеграфные столбы, наклоненные вперед, к ярко освещенному центру Петионвилла. Провода провисли настолько, что Макс мог бы их коснуться, если бы захотел. Он двинулся по улице, чувствуя в теле необыкновенную легкость. Только вот мешала гравитационная сила, делала все, чтобы он распластался на земле лицом вниз. Сзади люди выходили из бара. До него доносились обрывки разговоров, смех, затем все постепенно стихало. Некоторые солдаты-американцы разрывали тишину выкриками. Кто-то рычал, а кто-то мяукал.
Макс не знал, куда сворачивать. Может, сюда? Вроде бы нет. Он вспомнил, что на той улице стены магазина были исписаны граффити. А здесь нет магазина. Следующая улица? Или та, что за ней? Надо было спросить у Хаксли, между четырьмя или пятью стаканчиками, которые они вместе пропустили. Макс собирался, но забыл. И вообще он перестал беспокоиться после того, как потерял счет выпитому. «Барбанкорт» сам покажет дорогу к дому. Без проблем.
Туфли вдруг стали жать. Он их ненавидел, эти замечательные сияющие кожаные мокасины, купленные в торговом центре на Пятой авеню. Не надо было их надевать. Его раздражало мерное постукивание каблуков.
И эти барабаны. Они не приблизились, но Макс воспринимал их отчетливее. Сейчас это была настоящая канонада басовых и малых барабанов, тамтамов и тарелок. Ритм рваный, неровный. Барабаны общались непосредственно с его пьяными мозгами, минуя органы восприятия. Голова, наверное, будет болеть утром ужасно.
Его дернули за левый рукав.
– Blan, blan.[22]
Голос детский, хриплый.
Макс огляделся, но никого не увидел. Развернулся, посмотрел назад. Вдалеке слабо светился бар, дорога пустая.
– Blan, blan.
Он едва разглядел в темноте мальчика.
– Чего тебе?
– Ban moins dollah![23] – крикнул мальчик.
– Что?
– Kob. Ban moins ti kob![24]
– Не понимаю.
Мальчик приблизился. Протянул руки и завопил:
– Dollah! Ban mois dollaaarrrggh!
Макс заткнул уши. Надо же, как орет этот маленький паршивец!
– Доллар? Деньги? Ты просишь денег? – Макс поднял руки, показывая пустые ладони. – Нет денег.
– Ban mois dollah, – заскулил мальчик.
– Нет доллара. И песо нет, нет даже медного цента, – сказал Макс и двинулся дальше.
Мальчик не отставал. Макс прибавил шаг. Мальчик шел сзади, причитая:
– Blan! Blan!
Макс не поворачивался. Сзади постукивали босые ступни мальчика.
Он пошел быстрее. Мальчик тоже.
Вот, кажется, та улица, где нужно сворачивать. Макс резко остановился. Мальчик налетел на него сзади и толкнул. Внизу, под коленями. Макс дернулся вперед и потерял равновесие. Сделал пару идиотских шагов, а затем его нога попала в лужу. Он поскользнулся и начал падать. Дергал руками, извивался. Ничего не помогало. Макс упал лицом вниз, ободрав подбородок.
Он пролежал неподвижно несколько секунд, пытаясь оценить размер ущерба. Вроде все было в порядке. То место, которым он загремел, болело, но не сильно. Скверно.
Мальчик стоял над его головой и смеялся.
– Blan sa sou! Blan sa sou![25]
Макс с трудом поднялся. Злой как черт. Чарующее действие рома пошло насмарку. Застучало в голове, затошнило. Брючина вымокла в какой-то дряни.
– Пошел прочь! – закричал он.
Но теперь рядом с мальчиком стояли еще десять. Он различал очертания их голов и поблескивание глаз. Они едва доставали ему до плеча, но их было много.
Кругом сплошная темень. Где-то далеко мерцали огни бара, не больше булавочной головки. «Неужели я так далеко зашел?» Макс вгляделся в улицу слева, куда собирался сворачивать. Там тоже стояли мальчики, в два ряда. Загораживали путь. Вероятно, это даже не та улица. Нет, нужно вернуться к бару и спросить дорогу.
Макс двинулся назад и увидел, что оставил туфлю в луже. Стал вглядываться. Нигде никакой лужи. Везде твердая дорога. Асфальт.
Барабаны неожиданно стихли, будто музыканты заинтересовались происшедшим и подошли посмотреть. У Макса заложило уши. Он снял вторую туфлю, сунул в карман пиджака и двинулся вперед, в гору. Остановился. Ребят было больше, чем Макс думал. Они стояли в несколько рядов, перегородив дорогу. Он собирался сказать что-то, но услышал сзади шорох. Оглянулся. Там тоже стоял кордон, отрезая путь вниз с холма. А мальчики все прибывали и прибывали. С чем-то в руках. Палки, биты?
