Подмигнув Рю, он бросил ему противоречивый мыслеобраз, выражающий «как она похорошела» вкупе с «какая-то нездоровая бледность».
– И что вы собираетесь делать?
Рю пожал плечами.
– Мы не найдем чем заняться, собравшись старой компанией?
В комнату вошла дородная чернокожая тетка, сильно косолапя и переваливаясь с ноги на ногу. Ника оглянулась на нее и спросила с надеждой:
– Няня, есть идеи?
Няня опустилась в кресло и принялась сосредоточенно перебирать бусины бесконечных ожерелий, обвивавших ее слоновью шею. Рю смотрел на нее со смесью любопытства и отвращения: «Почему программа решила, что наилучшим гуру для мечтательной феи будет вульгарная кухарка с ее громовым басом, с ее ужасными присказками и неприличными остротами? Неужели Ника подсознательно тянулась именно к такому человеку?»
– В последнее время у каждого умника есть уйма соображений по поводу учителей...
Старик любил появляться неожиданно, задавать вопросы исподтишка и вообще заставать врасплох любыми способами – скорее всего, из-за того, что Рю неожиданностей не любил.
– Умники размышляют, как мы должны выглядеть, как учить... можем ли мы позволить себе курить и ругаться.
Сенсей подмигнул Рю и бросился на шею к развалившейся в кресле нянечке. Они принялись шумно расцеловываться, многословно выражая свою радость от встречи.
Воспитанники смотрели на них с недоумением – программы обнимались, интересовались последними новостями и сетовали на то, как редко видятся. Все ожидали появления третьего учителя, но сифу Флибэтиджиббета так и не присоединилась к спектаклю.
– Так значит вы, мальчики, решили на денек распрощаться с сетью и пожить нормальной человеческой жизнью, да? Молодцы, молодежь! Нужно тянуться обратно к природе! Нужно вспоминать, откуда мы вышли, нужно давать мозгу отдыхать от электронной пыли. А то вы выглядите, как незакрытый тэг. Главное – не давайте моей пигалице спать. Ей для контраста полезно будет.
Нянюшка попыталась подняться. Старик галантно подал ей руку, и вместе им удалось оторвать ее голографический зад от кресла. Хотя – вскользь подумал Рю – какой он, к чертям, голографический? Визуальный блок наносетевого терминала перехватывает сигнал, идущий по зрительному каналу, и обрабатывает его в соответствии с предустановленными фильтрами. В картинку комнаты добавляются проекции развешенных Никой картин, розовый нимб, который она незаметно подрисовала Флибу, порхающие в воздухе мультяшные бабочки и, конечно же, многотонный зад дородной нянечки. А потом обработанный сигнал отправляется в зрительные центры мозга.
Няня обнялась на прощанье со своей «пигалицей», а потом, ни с того ни с сего, подскочила к Рю и покрыла слюнявыми поцелуями его щеки. Кивнув на Нику, она пробасила:
– Не забывайте плодиться и размножаться, как завещано. А то нам, несчастным наставникам, уже негде селиться.
Расхохотавшись на пару, учителя растворились в воздухе, оставив несчастного Рю краснеть и брезгливо оттирать щеки от несуществующих слюней. Ощущения от прикосновения напомаженных пухлых губ симулировались и исправно передавались в мозг. Рю казалось, что к его лицу прикасались щупальца дохлого кракена или замороженные слизняки. Флибэти ухмылялся, глядя, как его друг старательно трет физиономию рукавом и морщится.
Ника смотрела вслед растворившимся в стене наставникам и постукивала по клавиатуре своей чашки, отчего кофе вспенивался, закручиваясь водоворотом, и исходил облаками густого пара.
– И вот, мы одни... Покинуты и обездолены... И красный соловей поет над нами... Ура!
Из макушки Ники вырвались разноцветные змейки фейерверков и тот самый красный соловей. Петь он не стал, заложил крутой вираж, влетел в стену и, расплющившись, превратился в собственную фотографию, которая тут же обросла деревянной рамкой.
Рю едва заметно улыбнулся – Ника никогда не пользовалась в мета-речи готовыми образами из библиотек, рисовала все тут же, при вас и для вас. Рю мог назвать все особенности ее личного акцента: много красного, фоном – все оттенки синего, и обязательно где-то мелькнет умышленным диссонансом крохотное изумрудное пятнышко. Реконструктор улыбнулся именно потому, что заметил в хвосте соловья одинокое зеленое перышко. Ника обычно сосредотачивалась на ощущениях плеч, ступней и ладоней, тогда как все выдавали только перцепции кончиков пальцев. В ее фразах никогда не было жарко, только легкая живительная прохлада. Еще у нее всегда пахло ягодами, а где-то на фоне едва различимо перезванивались бубенцы. Каждый раз, оказываясь рядом с Никой, Рю неосознанно начинал прислушиваться. Иногда она прятала звон поглубже – бубенцы могли обнаружиться в воспоминаниях только что нарисованной коровы или в книге с фотографиями музыкальных шкатулок – стоило вынуть их из картинки, как шкатулки начинали играть. Сейчас Рю обнаружил звон в звуках ее голоса – каждая фраза была завернута в прозрачную, едва различимую обертку озорных бубенцов.
Ее мета-речь засасывала в себя, скрывая от внешнего мира. Вилась тропинка прагматики, тут и там взвивались вверх спиральные лесенки ассоциаций. Разноцветными капиллярами серпантина стягивали небо и землю внутренние аллюзии, шумел в деревьях-интенциях переменчивый ветерок настроения. Редкие вербальные островки связывались навесными мостами метафор, и везде – внизу и вверху – колыхался океан увиденных Никой снов.
Пытаясь понять эту девушку, Рю разгонял сознание до предела, разделял на отдельные потоки и смотрел ее сны, перебирал как четки ее эмоции, мысли, воспоминания, пока не осознал, что все равно никогда не сможет увидеть ее всю. Это оказалось чертовски огромным – человек. Бесконечным.
Она не любила уходить в офф-лайн. Необходимость изъясняться одними словами она принимала с неодобрением, словно видела в этом некий позорный для человечества анахронизм, вроде поедания сырого мяса или добывания огня трением.
– Эй...
Ника, не вставая с пола, бросила ему свой кубик. На всех гранях было написано одно и то же:
«Я в Вашем распоряжении, граф».
От стоянки как раз отлетал рейсовый и Флибэти попросил пассажиров подождать. Тяжело дыша после короткой пробежки, они забрались в теплое нутро машины и расселись среди разномастной публики, возжелавшей посетить мертвый город. Знай люди заранее, как много найдется желающих побродить среди развалин, они бы законсервировали не один городок, а целый континент.
Попутчики попались крайне интересные и веселые. Большинство из них только сегодня спустились «на дно» с орбиты, что сильно сблизило их с Флибом. Целое «же» после четверти, к которой они привыкли на станциях, казалось им всем жутко неудобным. Флибэтиджиббет, забыв про все, завел свою извечную пластинку: ну ее, эту Землю, прилетайте к нам на Марс. Обещал экскурсии, показывал виды с орбиты, раздавал семичувствия и лил елей на орбитальную станцию «Хоррор», которую гордо именовал искусственным спутником.
– А почему, собственно, она называется «Хоррор»?
Вопроса этого Флибэти ждал с нетерпением, словно подкарауливал за углом с ножиком. Напустив на себя важный вид, он принялся объяснять, что, мол, Фобос, мол, Деймос и третий, дескать, поэтому – «Хоррор». Всех, кто вздумал бы оспаривать логику названия, Флиб готов был встретить аргументами, броситься на амбразуру и отстаивать честь. Но спорить никто не решился, и Флибэти, выдержав паузу, предложил всем вместе залезть в сделанную им самолично инсталляцию под названием «Орбита Марса».
В следующую минуту уютная обстановка транспорта растаяла, и пассажиры попадали на мягкий прозрачный пол станции. Раздалось несколько восхищенных возгласов и пара разочарованных вздохов – их Флибэти, к счастью, не заметил. Малое смотровое кольцо, обладая меньшим радиусом, вращалось быстрее чем основные, чтобы создавать то же самое притяжение в четверть «д». Под пассажирами, расположившимися на полу, проносились то бледно-красная лепешка Марса, то звездное небо с непривычно яркими звездами. Окутанный облаками шарик Земли был едва различим. Отчего-то он казался совсем далеким и чужим.
