III
В другом, несравненно более далеком месте юноша швырнул перо на манускрипт, отчего бумага и стол покрылись чернильными пятнами.
- Ничего хорошего, - произнес он уныло и ткнул в чернильное пятно своим тонким указательным пальцем, размазал по столу и вдруг ненароком потер переносицу, замарав лицо остатками чернил.
- Ничего, сэр? - Дворецкий вошел совсем бесшумно.
- Опять началось, Тумбс, юмор находит себе выход. Пародия так и шепчет из каждого угла. Как будто я пытаюсь глумиться над литературой и высмеиваю не только себя, но и сам смысл писательства.
Дворецкий уставился на хозяина, не моргнув и глазом:
- Мне кажется, юмор в большом почете в определенных кругах, сэр.
Юноша обхватил голову руками, в задумчивости принялся потирать себе лоб и вздохнул:
- Не в том дело, Тумбс. Я пытаюсь отобразить срез жизни, представить мир таким, какой он есть, во всех подробностях, показать человеческие слабости. А вместо этого я пишу, потакая своему желанию школярски высмеивать недостатки своих собратьев. У меня ведь не так много шуток. - Он размазал чернила по всему лицу. - Совсем немного.
Из запретной комнаты на самом верху раздался зловещий завывающий крик, который разнесся эхом по всему дому. Молодой человек вздохнул:
- Ты бы покормил тетушку Агату, Тумбс.
- Так и сделаю, сэр.
Юноша взял перо и почесал его острым концом у себя за ухом.
Перед ним в полумраке висел портрет его прапрадедушки. Нарисованные глаза были вырезаны с особой аккуратностью еще в стародавние времена. И вот сейчас из глазниц картины прямо на писателя смотрели настоящие зрачки. В этих зрачках полыхала золотая искра. Если бы юноша обернулся и заметил происходящее, наверное, ему бы показалось, будто огромная кошка или хищная птица уставилась на него прямо из картины. Главное, такие глаза не могли принадлежать человеку. Юноша и не попытался сделать над собой усилие. Напротив, он, как и следовало ожидать, достал чистый лист бумаги, окунул перо в стеклянную чернильницу и принялся писать.
IV
- Так… - произнес старик, поставив черную сальную свечу на крышку фисгармонии. - Он - наш повелитель, а мы - его невольники, хотя сами-то мы и притворяемся, что это вовсе не так. Но приходит положенное время, он требует, он жаждет, и мы обязаны, нам приходится приносить ему то, что нужно… - Старик содрогнулся, сделал глубокий вдох и закончил: - Что ему нужно.
Распростертые, словно крылья летучей мыши, занавеси затрепетали в пустом оконном проеме - буря подошла совсем близко. Амелия прижала к груди кружевной платок с вышитой монограммой ее отца.
- А врата? - спросила она шепотом.
- Они были заперты еще во времена твоего предка, и перед тем, как исчезнуть, он заповедал, чтобы так было всегда. Но есть подземные ходы, по которым, говорят, можно выбраться из старого подземелья на кладбище.
- А первая жена сэра Фредерика?.. Он с сожалением покачал головой:
- Безнадежна. Сошла с ума. И на клавесине играет так себе. Он изобразил дело так, будто она умерла. Некоторые даже поверили.
Она повторила про себя последние три слова. Потом подняла голову и посмотрела на него с новой надеждой.
- А что же я? Теперь мне известно, почему я оказалась здесь, - и что вы прикажете мне делать?
Он огляделся, обвел взором пустую комнату.
- Бегите отсюда, мисс Ирншоу. Бегите, пока еще есть время, спасайте свою жизнь, свою бессмертную… а-а-ах…
- Что…
Но слова еще не слетели с ее губ, как старик свалился на пол. Из его затылка торчала серебряная стрела, выпущенная из самострела.
- Мертв, - потрясенно промолвила она.
- Именно, - подтвердил жестокий голос из дальнего угла комнаты. - Но он умер задолго до сегодняшнего дня, девушка. На мой взгляд, он пробыл мертвым уже чудовищно долгое время.
Прямо у нее на глазах тело начало разлагаться. Плоть превратилась в слизь, стала гнить и сочиться, оседать и расползаться, обнажая кости, немедленно распадающиеся в пыль. Наконец на месте старика образовалась большая вонючая лужа. Амелия подошла поближе окунула палец в ядовитую гадость, поднесла его ко рту и облизала, скорчив гримасу.
- Сэр, кто бы вы ни были, но, на мой взгляд, в данном случае вы абсолютно правы. Он пробыл мертвым не менее сотни лет.
V
- Я изо всех сил стараюсь, - делился юноша с горничной, - написать роман, в котором жизнь будет представлена как она есть, отражена до мельчайших деталей. И что же на деле - мое перо производит на свет жалкую, ничтожную насмешку. Как мне быть? А, Этель? Что же мне делать?
- Где уж мне знать, сэр, - ответила горничная, юная и миловидная, оказавшаяся в этом большом доме всего несколько недель назад, причем при весьма загадочных обстоятельствах.
Она принялась раздувать меха, отчего пламя вспыхнуло белым светом.
- Это все?
- Да. Нет. Да. Ты можешь идти, Этель.
Девушка подхватила пустую корзину из-под угля и медленным шагом отправилась в другой угол гостиной. Юноша не торопился возвращаться за письменный стол. Вместо этого он в размышлении стоял у огня, рассматривая человеческий череп на каминной полке и два скрещенных меча, что висели на стене - прямо над ним. В камине развалился надвое большой кусок угля, огонь затрещал и зашипел.
Позади послышались шаги. Юноша обернулся:
- Ты?
В подошедшего можно было смотреться, как в зеркало. Белая прядь в золотисто-каштановых волосах выдавала их кровное родство, если еще нужны были подтверждения. В глазах незваного гостя царила хищная тьма, вздорный рот скривила усмешка.
- Да, я! Я, твой старший брат, которого ты считал умершим на протяжении многих лет. Но я не мертв - или, скорее, я больше не мертв; я должен был вернуться - да, вернуться с дорог, которые лучше не выбирать; вернуться, дабы потребовать то, что мое по праву.
Юноша поднял брови.
- Понятно. Нет сомнений, все здесь твое - если только ты докажешь, что ты и есть тот, кто ты есть.
- Доказать? Мне не нужны доказательства. Я требую то, что принадлежит мне по праву рождения, по праву крови - по праву смерти! - С этими словами он снял мечи, висевшие над камином, и протянул один из них, рукоятью вперед, своему брату.
