— Дневная сиделка?
— Ну конечно же, милочка вы моя.
— Значит сейчас утро?
— Уже почти три часа дня. Через час я кончаю дежурство. А мое место займет Ангелина.
— Почему у меня всегда такая путаница в голове… когда я просыпаюсь?
— Не надо думать об этом, милая. Все равно ничего тут не изменишь. У вас не пересохло во рту? Хотите чего-нибудь освежающего?
— Да, пожалуйста.
— Апельсиновый сок, пепси, спрайт?
— Сок, если можно.
— Одну секундочку.
Удаляющиеся шаги. Звук открываемой двери. Оставлена открытой. На монотонный шорох дождя накладываются иные, доносящиеся из других закутков здания, разнообразные звуки спешащих по своим делам людей.
Дженнифер попыталась принять более удобное положение в кровати, благодаря чему заново открыла для себя, что не только не в состоянии сделать это, но и что ее левая сторона полностью парализована. Левая нога лежала как колода, даже пальцами невозможно было пошевелить. И такой же недвижимой была левая рука, от плеча и до кончиков пальцев.
Невероятный ужас охватил ее, проник в самые глубины ее души. Она почувствовала себя совершенно беспомощной и брошенной на произвол судьбы. Необходимо было срочно восстановить в памяти, каким образом оказалась она в таком состоянии и как попала сюда, в больницу.
Приподняла над постелью правую руку. Рука, она знала, была худой и слабой, но весила, казалось, тонну.
Пальцами провела по подбородку, затем вдоль рта. Сухие, запекшиеся губы. А ведь когда-то они были иными. Мужчины обожали их целовать.
В сплошном мраке памяти вдруг всплыло воспоминание: страстный поцелуй, нежные, вполголоса произносимые слова. Воспоминание тотчас растаяло, так и не вызвав из мрака конкретный образ. Коснулась рукой правой щеки, носа. Когда ладонь переместилась на левую сторону лица, кончики пальцев ощутили его, но само лицо никак не отреагировало на прикосновение. На ощупь было очевидно, что мышцы на этой половине лица навеки застыли, словно сведенные судорогой.
Чуть помешкав, она скользнула пальцами к глазам. Медленно очертила линии их изгибов, и то, что обнаружила, заставило дрогнуть ее руку.
И в ту же секунду внезапно пришло озарение, и она вспомнила не только, как оказалась здесь, на койке, но и все остальное, всю свою жизнь, вплоть до самого раннего детства, даже то, о чем не хотелось бы вспоминать, что была не в состоянии вынести.
Отдернув руку от глаз, она горестно-жалобно всхлипнула. Груз памяти камнем придавил ей грудь, не давая дышать.
Мягко завизжали-зашаркали подошвы — вернулась Маргарет. Звякнул поставленный на тумбочку стакан.
— Сейчас приподымем кроватку и попьем сока.
Заурчал моторчик, и изголовье кровати начало медленно подниматься, заставляя Дженнифер принять сидячее положение. Когда кровать установилась в нужное положение, Маргарет спросила:
— В чем дело, голубушка? Ба, да мы никак плакали… вернее, пытались плакать?
— Он все еще ходит ко мне? — дрогнувшим голосом спросила Дженнифер.
— А как же. Регулярно. Иногда дважды в неделю. Во время одного из визитов вы были в полной памяти, неужели забыли?
— Да. Я… я…
— Он очень вам предан.
Сердце Дженнифер неистово забилось. Грудь стеснило. Отчаянный страх сдавил горло, и она едва сумела выдавить: — Я не… не…
— Что с вами, Дженни?
— …не хочу, чтобы он приходил!
— Вы сами не знаете, что говорите.
— Не пускайте его больше сюда.
— Он так вас любит.
— Нет. Он… он…
— Приходит два раза в неделю, проводит у вашей постели несколько часов подряд и когда вы в памяти, и когда вы погружены в себя.
При мысли о том, что он сидит в этой комнате, у ее постели, когда она находится в беспамятстве, в полной отрешенности от всего, что ее окружает, Дженнифер охватила дрожь.
Она ощупью нашла руку Маргарет, сжала ее так крепко, как только смогла.
— Он совершенно другой породы, не то, что вы или я.
— Дженни, вы напрасно расстраиваете себя.
— Он не такой, как мы.
Маргарет рукой накрыла руку Дженнифер, ободряюще похлопав по ней другой рукой.
— Вот что, Дженни, я настаиваю, чтобы вы прекратили эту истерику.
— Он же не человек.
— Успокойтесь, Дженнифер. Вы сами не знаете, что говорите.
— Он чудовище.
— Бедняжка. Ну, успокойтесь же, голубушка. — Лба Дженнифер коснулась ладонь, стала гпадить ее по голове, расчесывать волосы. — Не надо перевозбуждаться. Ну, успокойтесь, не надо бояться, расслабьтесь, вы здесь в полной безопасности, мы все вас очень любим и заботимся о вас…
Вскоре истерика немного утихла — но страх полностью не исчез.
Запах апельсина, однако, напомнил ей, что ее мучит жажда. Пока Маргарет держала стакан, Дженнифер пилa через соломинку. Мышцы горла плохо ей повиновались. И она глотала с трудом, но сок был восхитительно-прохладным и приятным.
Когда допила стакан до конца, позволила сиделке промокнуть рот бумажной салфеткой.
Напряженно вслушалась в монотонное шуршание дождя, надеясь, что это успокаивающе подействует на нервы. Увы, не подействовало.
— Включить радио? — спросила Маргарет.
— Нет, спасибо, не надо.
— Могу вам почитать, если хотите. Стихи. Я знаю, вы любите поэзию.
— Это было бы чудесно.
Маргарет придвинула к кровати стул и села. Пока, шурша страницами, искала нужную, слепая заметно повеселела.
— Маргарет? — вдруг произнесла Дженнифер до того, как та начала читать.
— Да?
— Когда он придет в следующий раз…
— В чем дело, голубушка?
— Ты не оставишь нас одних в палате, хорошо?
— Естественно, если вы на этом настаиваете.
— Очень хорошо.
— Итак, для начала немного из Эмили Дикинсон.
— Маргарет?
— М-м-м?
— Когда он придет, а я… буду в… замкнусь в себе… ты не оставишь нас с ним наедине, ладно?
Маргарет промолчала, и Дженнифер почти зримо увидела ее неодобрительно нахмуренное лицо.
— Так не оставишь?
— Нет, голубушка. Я всегда буду рядом.
