много физической и душевной боли выпало ей в жизни, чтобы она не сумела выработать своеобразный защитный механизм против этих форм унижения личности.
— Кто здесь? — требовательно спросила она.
— Я, — ответил он.
Брайан. Ее Брайан.
Голос его был мягким и нежным даже мелодичным и уж никак не угрожающим, но от него у нее все похолодело внутри.
— А где сиделка?
— Я попросил ее оставить нас наедине.
— Чего ты добиваешься?
— Хотя бы немного побыть с тобой.
— Зачем?
— Потому что люблю тебя.
Ответ был искренним, но она знала, что это не так. Искренность была ему совершенно несвойственна.
— Уходи, — попросила она.
— Почему ты делаешь мне больно?
— Потому что знаю, что ты такое.
— Что же я такое?
Она промолчала.
Он спросил:
— Откуда тебе знать, что я такое?
— А кому же знать, как не мне? — хрипло выдавила она, снедаемая горечью, ненавидя себя и всех вокруг, в полном отчаянии.
Судя по звуку голоса, он стоял подле окна, ближе к шороху и бульканью дождя, чем к неясному шуму, доносившемуся из коридора. Она с ужасом представила себе, что он вдруг вздумает подойти к ее кровати, взять ее за руку, дотронуться до ее щеки или лба.
— Позови Ангелину.
— Еще не время.
— Пожалуйста
— Нет.
— Тогда уходи.
— Почему ты делаешь мне больно? — задал он прежний вопрос. Голос его все так же был мягок и нежен, чист, как у мальчика в церковном хоре, в нем не было даже намека на гнев или раздражение, только горечь. — Я прихожу два раза в неделю. Чтобы хоть немного посидеть с тобой. Не будь тебя, кем бы я был? Никем. И я это прекрасно усвоил.
Дженнифер прикусила губу и промолчала.
Неожиданно она почувствовала, что он не стоит на месте. Не слышно было ни шагов, ни шуршания одежды. Когда ему было необходимо, он мог двигаться беззвучно, как кошка.
Она чувствовала, что он приближается к кровати. В отчаянии она попыталась спастись в беспамятстве, не важно в каком — наполненном яркими красками или холодным мраком, — главное уйти куда угодно из действительности, впасть в полное небытие в этой частной лечебнице, в которой пациентам предоставлялось слишком большое, даже чрезмерно большое уединение. Но она была не в состоянии по собственному желанию укрыться во внутреннем мире своих фантазий; регулярно повторяющиеся независимо от eе воли периоды полного сознания были самой страшной карой в ее несчастном, увечном состоянии.
Затаив дыхание, вся дрожа, она ждала. И вслушивалась в тишину
Он был беззвучен, как призрак.
Неистовый грохот дождя по крыше, казалось, мгновенно затих, хотя она знала, что дождь лил не переставая. Все вокруг погрузилось в странную жуткую тишину и тоже как будто замерло.
Страх проник во все уголки тела Дженнифер, даже в левую парализованную часть туловища.
Он мягко взял ее за правую руку. Задохнувшись, она попыталась вырвать ее.
— Нет, — процедил он, сильнее сжимая ее руку. Он был очень сильным.
Она кликнула сиделку, наперед зная, что никто не придет.
Держа ее руку одной рукой, другой он стал нежно поглаживать ее пальцы. Запястье. Поднимаясь все выше и выше к локтю.
Затаившись в вечной своей темноте, она ждала, стараясь не думать, какие жестокости предстоит ей вынести на этот раз.
Он ущипнул ее руку, и мысленно Дженнифер взмолилась о пощаде. Он ущипнул еще раз, сильнее, но не настолько, чтобы остался синяк.
Стоически снося боль, Дженнифер гадала, каким могло быть его лицо: красивым или уродливым, мужественным или трусливым. Интуитивно понимая, что ни за что, ни за какие блага на свете не желала бы даже на секунду обрести зрение, чтобы взглянуть в его ненавистные глаза.
Он запустил палец ей в ухо, и острый ноготь его был тонким и длинным, как игла. Стал крутить и царапать пальцем внутри, все сильнее и сильнее вдавливая его в ухо, так что боль стала совершенно невыносимой.
Она закричала, но никто не поспешил ей на помощь.
Рука его скользнула к ее ставшим за долгие годы лежачего образа жизни и внутривенного питания плоскими, как блины, грудям. Но даже в этом их бесполом состоянии соски все равно оставались источником жгучей боли, и он умел и знал, как приносить неимоверные страдания.
Однако ужасно было не столько то, что он делал в данный момент, сколько то что он сделает в последующий.
Он был виртуозно изобретателен. Ужас состоял не в самой боли, которую она ощущала, а в предчувствии ее.
Дженннфер снова закричала, зовя на помощь любого, кого угодно, лишь бы прекратить это неведение. Мысленно моля Бога о внезапной смерти. Ее вопли и крики о помощи так и остались безответными. Она замолчала и решила безропотно вытерпеть пытку…
Наконец он отпустил ее, но она чувствовала что он не ушел.
— Люби меня.
— Пожалуйста, уйди.
Снова нежно:
— Люби меня.
Если бы Дженнифер могла плакать, она бы разрыдалась.
— Люби меня, и тогда у меня не будет причин приносить тебе боль. Единственное, что мне от тебя нужно, — это твоя любовь.
Как неспособна была она выдавить слезы из своих несуществующих глаз, так неспособна она была дать ему свою любовь. Легче полюбить гремучую змею, бездыханный камень или холодное, безразличное, пустое межзвездное пространство.
— Мне так не хватает твоей любви.
Она знала, что он неспособен на любовь. Даже не понимает смысла этого слова. И домогается ее только потому, что не может получить ее, ощущать, потому что для него любовь — это таинство, недосягаемая величина. Даже если бы она смогла полюбить его и убедить его в своей любви к нему, это бы ее не спасло, так как он все равно останется нечувствительным к любви, которую обретет, станет тотчас отрицать ее существование и по инерции продолжать издеваться над ней.
Вдруг дождь снова неистово забарабанил по крыше. В коридоре зазвучали голоса. Завизжали колесики тележек, на которых развозили подносы с обедами. Пытка кончилась. На сегодня.
— Увы. Сегодня вечером не смогу пробыть долго, — раздался голос Брайана. — Не как обычно, целую вечность. — И хихикнул, довольный своей остротой, но уши Дженнифер уловили только булькающий горловой звук, исторгнутый им. — У меня скопилась масса неотложных дел по работе. И очень мало
